— Олеська, жрать-то, небось, хочешь? — послышался за дверью голос отчима.
Когда, по совершенно неведомым причинам, на него нисходило хорошее настроение, он таким образом демонстрировал свою заботу, и Олеся (если не «выступала», конечно) могла спокойно сидеть вместе с ним за одним столом. Правда, был маленький нюанс — если один раз отказаться или сказать, к примеру, «я потом», второго предложения не последует. …Ну, и фиг с ним! — Олеся достала из опустевшего пакета пирожок, — завтра пойду в «Макдоналдс» и нажрусь чего захочу, чем хавать ваши макароны…
— А ты сам как думаешь! — то ли спросила, то ли ответила она, хотя давно уяснила, что отчим не воспринимает таких сложных мыслительных заданий; естественно, он сорвался:
— Чего я должен думать! Я спрашиваю, а ты отвечай, дура!
— Да, хочу! Но не хочу видеть твою рожу!
— Ну, тогда как хочешь…
Скрип половиц стал удаляться, но тут отодвинулся стул, звякнула ложка и через минуту раздался негромкий стук в дверь. Это могла быть только мать, поэтому Олеся поспешно сгребла трофеи обратно в сумку и сунув ее под диван, подняла предохранитель замка.
Мать, похоже, так и не притронулась к стакану; что на нее нашло, неизвестно, но все равно это не могло стать поводом, бросаться ей на шею.
— Котлета с макаронами, — она поставила тарелку, — хорошие…
— Вижу, — хотя котлета была дешевым полуфабрикатом и даже не пахла мясом, а макароны слиплись в комок, все-таки это было лучше пирожка, и Олеся принялась есть.
Мать долго смотрела на нее, а потом присела на диван, который был старше дочери.
— Зачем ты так? Он же старается… ну, такой он человек…
«Кто, он человек?..» — чуть не выпалила Олеся, но тогда б пришлось объяснять, что этот урод сделал с ней несколько лет назад; а если она ничего не сказала тогда, то какой смысл говорить сейчас — все равно никто не поверит, а только решат, что по детскому недоумию она хочет так упрятать отчима обратно в тюрьму. Поэтому Олеся ела молча; обычно мать, тяжело вздохнув, уходила, не имея более весомых аргументов, но сегодня вдруг сказала:
— Это я во всем виновата… — что крылось в ее признании, неизвестно — возможно, они с дочерью имели в виду совсем разные вещи, но, как ни странно, вывод устроил обеих.
— Спасибо, — запихав в рот остатки макарон, Олеся отодвинула пустую тарелку, и мать встала — разговор по душам закончился; тем более, за стенкой послышался мат и звук бьющейся посуды, которой в доме и так осталось не много.
