млея на неразобранной кровати рядом с дорожной сумкой Гейба, из которой высовывалась, как язык, длинная красная майка.
Когда около одиннадцати вечера автобус с сент-польской симфонией подъехал к Дворцовой площади, местный оркестр триумфально добивал “Увертюру 1812 года”. Площадь, огромная и слегка выпуклая, вращалась грампластинкой вокруг центральной колонны с ангелом. Низ колонны проглотили полукруглые трибуны, на которых расположился оркестр; на экране за спинами музыкантов разбивалось на звезды и собиралось воедино снова и снова число 2000. Каждые несколько секунд экран выбеляло бродячим лучом прожектора. Оскар отследил его к небольшому вертолету, набекрень пришпиленному к лиловым небесам над дворцом. Концерт был явно более рассчитан на телеаудиторию, чем на живых зрителей. Полдюжины телевизионных фургонов, в их числе ТВ-6, разбили лагерь прямо перед сценой, и верткий маленький кран то и дело вздымался из толпы, как рука машущего в такт музыке робота, чтобы ухватить общий план площади.
Оскар сощурился на обогревательные лампы над сценой. Их оказалось очень немного. Ледяной ветер без труда пробирался под фрак, на раз пробивая термобелье, в которое были затянуты конечности Оскара под белой сорочкой и черными брюками. Жилет цвета слоновой кости еле сдерживал его свободолюбивый живот; плиссировка расширялась, как жабры, с каждым вдохом. Белый галстук-бабочка давил на кадык, и Оскар то и дело нервно сглатывал. Он так привык потеть в своем фраке на концертах, что холод ему пока что даже нравился. Хоть раз всем этим шелково-шерстяным доспехам нашлось какое-то реальное применение, кроме укрощения плоти, – они стояли между ним и русской зимой.
Музыканты начали расходиться по местам. Лунквист едва успел занять свою позицию в первом ряду альтов, когда его обуяло желание поискать в толпе Олю, и он снова поднялся на ноги. Обогревательная лампа гудела и потрескивала над головой, грея исключительно макушку.
Он нашел ее там, куда посмотрел первым делом, – рядом с фургоном ТВ-6. Она болтала с гигантским и явно приставучим пингвином, который то и дело трогал ее ластой за плечо. Оскар прикусил губу – и прикусил ее еще сильнее, когда пингвин развернулся и прошлепал на сцену с остальными вторыми скрипками.
– Парень, – протрубил Мессер, проходя мимо Лунквиста к своей позиции учительского любимчика в метре слева от дирижера, – ты такое пропустил. Надо было сбежать в город со мной и Сучкером после ланча. Телочки здесь… ладно, потом расскажу. Ну что, дадим жару?
