Серые пятна истории | страница 32

Поэт Велимир Хлебников был очень плодовит и очень неряшлив. Если плодовитость можно кое-как отнести на счёт таланта, то неряшливость ни в какие ворота не лезла. Одно дело, когда поэт талантлив настолько, что ему некогда обращать внимание на протёртые штаны и худые башмаки, другое дело, когда выступать перед публикой он выходит с рыбьей чешуёй в непричёсанной шевелюре да ещё дурно пахнет после съеденной накануне тухлой солдатской тушёнки. Неуважение к себе и неуважение к окружающим — это, знаете ли, совсем не одно и то же. Этак можно и всех своих восторженных поклонников растерять.

Так же, как к себе, он относился и к своим стихам. То есть абсолютно наплевательски. Держать ему их было негде, ведь своего жилья он не имел и ночевал у случайных знакомых, а для хранения рукописей приспособил наволочку от подушки. По его заверениям, спать на такой подушке чудесно, и сны снятся самые что ни на есть возвышенные. Знакомые же, считавшие каждую его строку гениальной, нередко упрекали, мол, нельзя так небрежно относиться к рукописям, а Хлебников отшучивался, дескать старые восточные поэты свои стихи вообще в диваны складывали, а чем я хуже того же Хайяма или Хафиза?

Неизвестно, воровали или нет у средневековых поэтов диваны со стихами, но подушки с Хлебниковскими рукописями пропадали регулярно. А тот лишь отшучивался, мол, ничего страшного, ещё напишу. То, что крадут не именно подушки, а их содержимое, дошло до него лишь тогда, когда в газетах и журналах стали появляться его стихи под чужими фамилиями.

Такой подлости со стороны тех, кого он считал друзьями и с кем делился последней банкой тухлой тушёнки, он пережить не мог. Но разве что-то докажешь, когда стихотворение уже опубликовано и под ним стоит подпись какого-нибудь Пупкина, а все вокруг перешёптываются о том, какой этот гениальный Пупкин с одного прыжка взял и переплюнул самого Хлебникова!

С такой ситуацией мириться было, естественно, нельзя. Но как поступать? Кричать на каждом углу, что его обокрали, и Пупкин на самом деле не поэт, а вор и плагиатор? Никого этим не проймёшь, да и мир давно устроен так, что лавровые венки достаются лишь первым, а тем, кто за ними, зуботычины и снисходительные усмешки.

— Сделаю-ка я так, — коварно решил Хлебников, — начну писать стихи настолько заумные, что никто в них, кроме меня, не разберётся. Явится тот же Пупкин к издателю с краденым стихотворением, а тот ему: ну-ка, любезный, растолкуй на доступном языке, какую-такую сверхзадачу ты вложил в эти строфы? А он ни бе ни ме ни кукареку. Мыслишки-то у него не вокруг стихов, а вокруг моих подушек крутятся. Тут и я на подхвате, всё по полочкам разложу и разъясню, чтобы даже самый отмороженный критик понял, какой высочайший полёт мысли скрывается в каждой строке этого стиха. И всем сразу станет ясно, кто такой Пупкин и кто такой я!