(Фил. 3:7–11). Павел исполнил завет Господа, сказавшего: Так всякий из вас, кто не отрешится от всего, что имеет, не может быть Моим учеником (Лк. 14:33). «От всего, что имеет» в плане тварного бытия, в его отверженности от Бога, в его самоутверждении. Верующие суть сыны Авраама… и благословляются с ним (Гал. 3:7–9. Ср.: Гал. 3:29). Итак, нам нужно последовать примеру нашего по духу отца Авраама: взять в руки огонь и нож, и взойти на высокое место, чтобы принести Богу во всесожжение все, что нам дорого по плоти. Тогда и мы услышим: Теперь Я знаю тебя… и благословляя благословлю тебя (Быт. 22:12, 17). И это есть верный путь к блаженной вечности: на всем ином остаются следы смерти. Только при условии «до конца» (ср.: Ин. 13:1) преданного следования Христу открываются в нас высшие потенции нашей природы и мы становимся способными воспринять Евангелие в его вечном измерении. Решимость «оставить все» (Мф. 19:27–30) — приводит нас к порогу между временем и вечностью, и мы начинаем созерцать реальности иного, нетленного Бытия, дотоле скрывавшиеся от нас. Бог не насилует нашу свободу: не ворвется Он Сам внутрь нашего сердца, если мы не расположены открыть Ему вход: Се, стою у двери и стучу. Если кто услышит голос Мой, и отворит дверь, войду к нему (Откр. 3:20). И чем шире открываем, тем изобильнее нетварный Свет заполняет наш внутренний мир.
Испытанная нами любовь к Богу и Его к нам — радикально меняет и психику, и мышление наше. Всякая вражда между людьми-братьями представляется страшным безумием. У всех у нас единственный враг — наша смертность. Если человек смертен, если люди не воскресают, то вся мировая история не больше, чем бессмысленное страдание твари. Даже любовь здесь переплетается со смертью: любить — значит умирать. И томится дух наш перейти в ту сферу светоносную, где нет препятствий для ненасыщаемой любви. Где самая ненасытимость есть не что иное, как предельная динамика жизни, «избыток жизни», даруемой Христом (см.: Ин. 10:10).
Подступы к великой молитве тесно связаны с глубоким покаянием в грехах наших. Когда горечь этой чаши превосходит меру нашей силы терпеть, тогда от вневременной боли, от сильного отвращения к самому себе, совершенно неожиданно для нас, явлением любви Божией, все вдруг меняется, и мир бывает забыт. Подобное событие многие именуют экстазом, исступлением. Я не люблю этого слова, потому что с ним связаны многие извращения. Но если бы мы и переменили имя сему дару Божию, назвали бы сие исходом кающейся души к Богу, то и тогда должен сказать, что мне никогда не приходила мысль «культивировать», искусственно достигать этого состояния. Но оно приходило всегда как непредвиденное вовсе, и притом каждый раз по-иному. Единственно, что я помню (и это я действительно знаю наверное), так это мою крайнюю скорбь о далекости Бога, которая как-то тесно сроднилась в моей душе. Я страдальчески сожалел о моем падении. И если бы были во мне физические силы, то мои рыдания не кончались бы.
