— Но зачем тебе это? — слабо запротестовала Ниакрис. Представить монаха, идущего на смерть ради нее, она никак не могла. В голове такое никак не укладывалось — она ж не пыталась сделать его своим орудием, наверное, Стоящий во Главе остался бы ею недоволен — но это была ее месть и ее война, и никто, никто в целом мире не смел вставать между ней и Врагом!
— Знаешь, а я уже тебя к нему ревную, — вдруг признался монах, опять же не скрывая того, что читает ее мысли. — Ты думаешь только о нем. Ты живешь им. Отними у тебя эту месть — и что останется от тебя, ты никогда не думала? Неужели тебя так плохо учили в Храме?..
— Послушай, ты опять? — поморщилась Ниакрис. — Высокие слова, слова и больше ничего.
— Это твоя душа, — тихо сказал монашек. — Твоя душа состоит из высоких слов и чувств, пусть даже тебе самой они не слышны. Ты не сказала мне ни слова о том, что случилось с тобой, но, думаю, мне не составит труда самому восстановить всю твою историю. Ты побывала у поури — достаточно посмотреть, как ты держишь нож, когда забываешь следить за собой. Словно горло вспарываешь. Приметное движение… Школу поури непросто одолеть даже самому расхрамовому Храму.
— Ну и что? — медленно сказала Ниакрис. Проницательность монашка ей отчего-то очень не понравилась. Словно в нем проявилось что-то от этих… из монастыря.
— Ничего, — пожал плечами ее спутник. — Если ты думаешь, что у меня какая-то особая неприязнь к поури… просто мне странно, что они не убили тебя и не разделали на мясо без всяких долгих разговоров. Очень не похоже на поури, очень… Интересно все-таки, почему они ради тебя отказались от любимейшей привычки?
— Мне-то откуда знать? — буркнула Ниакрис, отворачиваясь.
— Конечно, ты такого знать не можешь, — вновь легко согласился монашек. — Но… продолжим. Поури тебя почему-то не убили, даже не продали в рабство, как они порой поступают с пленниками, когда у них изобилие пищи…
— Поури не каннибалы! — резко сказала Ниакрис. — Не самые приятные создания, что верно, то верно, — но не людоеды. По крайней мере, при мне они никого не ели. Каша да лепешки — вот и вся еда. Наговаривают на них много, вот что я тебе скажу…
— Может, и наговаривают, — монашек весело блеснул глазами, — да вот только скажу тебе, что сам видел, как поури пленных в котлы кидали. У них ведь так — чем дольше мясо в котле живым продержится, тем навар сочнее получается… Дикари, правда ведь?
— Чушь какая! — фыркнула Ниакрис. — Никогда они при мне никого не варили, ни живьем, никак.
