– Не ложились еще?
– Гм, а зачем бы это я должен был ложиться?
– Работа какая-то была?
– Как всегда. Ну что, старик, пропустим по чарочке да в шахматишки?
– Коньяк? В такую рань?
– А ты что, хочешь, чтобы я в два часа ночи начинал? И, скажем, с денатурата и пива?
– Однако в девять часов… как-то оно… Вон даже американцы считают, что раньше пяти неудобно. Один там даже бизнес сделал: выпустил для бизнесменов партию часов, где все цифры – пятерки. Потому что раньше пяти – неудобно.
– Пяти утра? – спросил Хилинский.
– Ну, знаешь! – возмутился я.
– Человече, – вдруг посерьезнел Хилинский, – ты вообще-то имеешь представление, где ты и когда ты?
– Шестнадцатого апреля. Пан Хилинский предлагает мне коньяк в девять часов утра и сожалеет, что не предложил мне этой работы, разбудив в пять утра. Сколько времени потеряли! Сейчас были бы уже готовенькие.
– Девять часов вечера шестнадцатого апреля.
За окном, действительно, не светало, а темнело.
– Черт, – сказал я. – Неужели, это я… сутки?.. То-то голова трещала.
– Шахматишки отменяются, – глухо сказал Хилинский, наливая рюмки. – Ну, что случилось? Расскажи, если есть охота, как это ты дня не заметил?
Я рассказал. Он сидел, грел рюмку ладонью и напряженно думал.
– Ну и фантазер, – наконец неуверенно выдавил он.
– Почему фантазер?
– Да как-то оно… гм… детективно уж слишком… И спорно… хотя и интересно… Тут тебе это несчастное происшествие, тут тебе, будто из волшебной шкатулки, шифр. Тут тебе, как по заказу, голова, которая за сутки такую работу проделала. Не по специальности работаешь.
– Увлекся.
– А молодчина, черт побери! Дешифровальщиком бы тебя в штаб. А то иногда месяцами бьются. Что сейчас думаешь делать?
– Буду искать это место.
– Где ты его отыщешь? Разве что всю страну перекопать?
– Поеду в Ольшаны. Книга найдена там. Книга принадлежала Ольшанским, о чем можно судить по инициалам и по совпадению исторических событий и шифровки…
– Ну, занимайся, занимайся…
Я был немного обижен этим безразличием:
– А тебя разве это не заинтересовало?
– Да что тебе сказать, хлопец… Не в нашей это компетенции. Ни моей, ни Щуки.
– То есть как это? А если, действительно, Пташинский не захлебнулся, а убит, потому что кто-то боялся, что он стоит на пороге какого-то открытия?
– А ты уверен, что он убит?
– Да, – после паузы ответил я.
– Однако же и экспертиза, и следствие, и все против этого.
– Я уверен, – сказал я. – Вопреки экспертизе, следствию, черту, вопреки всему. Что-то во всем этом жуткое. Я предчувствую это интуитивно.
