Собственно, увольнять ее никто не собирался. Просто периодически Павел, тогда еще не муж, говорил, что она там никогда в жизни не сделает карьеру, что быть секретарем стыдно, это как ходячий ксерокс, никакой самореализации, и, помимо прочего, довольно грязно намекал на ее возможные связи, какие молва часто приписывает секретаршам и их начальникам. Начальником у Любы была женщина, но от Павликова недовольства это не спасало — были и другие сотрудники, да и клиенты, в конце концов, тоже. Подобные подозрения отчасти даже радовали ее: ведь ревность — это хороший знак. Павел был скуп на комплименты, вернее, никогда не говорил их вообще, поэтому всякие приятности Люба ловко выслеживала среди его прочих слов, зачастую сварливых, но таящих в себе желанное смысловое ядро. Насчет несолидности профессии секретаря Люба подумывала и раньше. Когда бывшая однокурсница рассказывала о сумасшедших чаевых, какие дают официанткам в фешенебельных ресторанах вроде «Дольче» или «Нобель», Люба восхищенно кивала, но в душе морщилась, потому что работа официантки еще более бесперспективна, чем работа секретаря-референта. Подруга ходила в дорогущий спорт-клуб на Оболони, и Павел, которому Люба все-таки рассказала об этой странной оказии, страдальчески вздохнув, сказал, что подружка — блядь, а Люба — дура, если не понимает, каким именно образом официантка может заработать столько денег. Раньше он никогда не ругался матом, ну, может, очень в тему, отпуская язвительный комментарий в адрес какой-нибудь политической элиты. Ох, и не любил он эту элиту и сливки общества… Школа расшатала его нервы окончательно, кстати, вскоре после этого разговора Павел оставил преподавание.
С аспирантурой у него не сложилось еще раньше, хотя книга, которую он писал, изначально задумывалась как диссертация, но академические рамки были чересчур узкими, задумка, дух книги не вмещались туда, все отравляла демагогия научного руководителя и требования сухого документального формата.
Любовь была ему не просто женой, а ангелом-хранителем и просто крыльями, нимбом, и невидимым вдохновением, и всем-всем-всем, ведь отказ даже от крошечной учительской зарплаты ставил их в весьма затруднительное положение, особенно если брать во внимание почти двадцатинедельную беременность, — но уход с работы не вызвал ни одной недовольной мысли в голове влюбленной до одури Любы. Она удивительным образом чувствовала его, понимала до дна всех мыслей то, что его собственное закрученное водоворотом сознание само толком не могло расшифровать. Можно сказать и так — он был для нее как океан, огромный и не до конца изведанный, она садилась на колени на пустынном пляже и под тихие волны копалась в выброшенном на берег мусоре, и, находя причудливые раковины и сушеные морские звезды, прижимала их к щекам, ушам, губам и сердцу.
