Нюансы и детали из того, что Люда не сказала на протяжении последовавших двух с половиной часов, было рассказано Вадику, как невольному поверенному, начавшему выполнять свою роль еще до начала всего, в номере в Пуще-Водице. На третьем сеансе Славка сидел у нее в изголовье и мягким голосом, почти полушепотом, как разговаривают опытные сластолюбцы во время особенно пикантных упражнений, спрашивал, как прошел день, о чем она думала, как проснулась. Какими были первые минуты после пробуждения. Людмиле нравились такие вопросы и что можно довериться маэстро: такому, которого она выдумала для себя.
Славка к тому времени пребывал в некотором недоумении, так как никаких проблем у Людмилы не обнаруживалось. Они с Вадиком рассчитывали наткнуться на некую важную тайну или на страх — на чем потом можно было бы строить дальнейшие эксперименты, но Людмила оказалась чем-то вроде лошади Пржевальского (как сказал Вадик, у которого было очень развитое образное мышление) — крайне устойчивым существом, прочно стоявшим на земле. Она, например, не боялась старости. Ей было, по большому счету, все равно, как она выглядит, и ее мало волновало чужое мнение и то, как она будет выглядеть в чужих глазах, ей было не страшно даже самое главное, то, чего, по идее, должны бояться все женщины — что что-то случится с детьми. Людмила совершенно спокойно рассуждала, что есть вещи, от которых не застрахован никто, так можно всю жизнь бояться, что твоего ребенка постигнет какая-то ужасная травма или болезнь, но окажется, что все хорошо, а нервные клетки-то не восстанавливаются. Вернее, это она потом сказала Вадику, с которым чувствовала себя чуть свободнее (хотя не затрагивала слишком интимные темы). Славке она сказала очень интересно — на тему страхов за близких:
— А зачем мне бояться?
Он переспросил:
— Как? — Это ненужные мысли, — объяснила Людмила, и тут нельзя было не согласиться: и впрямь ненужные…
То, что ей нужно, было очевидно для Вадика и непостижимо для Славки, у которого всегда туговато складывалось со своевременным распознаванием ключевых женских флюидов, направленных на его участие в реализации их основных инстинктов. На четвертом сеансе он, как учили, положил руку ей на бедро, Людмила глубоко вздохнула, и было видно, как под повязкой приподнялась бровь. Они поговорили немного о куннилингусе и что это ее фантазия (с фантазиями в незамусоренном Людмилином мозгу была напряженка), причем тут она совершенно спокойно допускала, что выполнять остро-популярную в новом тысячелетии процедуру может и не обязательно муж.
