Так прошел апрель.
С наступлением весны душевное настроение молодого человека не прояснилось и его унылый вид приводил Батманову в досаду.
— А и капризен же ты, голубчик!.. Ничем тебе не угодишь, — заметила она однажды Максимову, удивляясь, что он мало радуется хорошим вестям, которые она ему сообщала. — Другой на твоем месте козлом бы запрыгал от радости, что из-за него Синод с митрополитом грызется, а ты все повеся нос в меланхолии ходишь.
Он спешил возразить, что она ошибается, что он счастлив и доволен, но в глубине души не мог не сознаться, что графиня права, и с досадой спрашивал себя: что ему собственно нужно? Но ответа на вопрос не находилось, и безотчетная тоска не переставала грызть ему сердце.
Право же, то, что происходило с ним, можно было приписать колдовству. Куда делись его беспечная веселость, его способность радоваться всяким пустякам: новому платью, смешному рассказу, улыбке хорошенькой женщины? Ничто его теперь не забавляло. Разговаривая с ним, обер-прокурор, архиереи и сам митрополит, видя его угрюмое лицо и слушая его резкие, определенные ответы на все их вопросы и предложения, решили, что они имеют дело с опасным мизантропом, которого ни на какие уступки нельзя будет склонить.
А между тем во мнении государя относительно максимовского дела произошла перемена. Благодаря чьим-то указаниям государь заинтересовался дочерью Клокенберга и, не переставая принимать участие в положении Максимова, выразил желание, чтобы это дело было окончено к обоюдному удовольствию супругов.
Получить согласие Кетхен на развод становилось со дня на день необходимее. Но Максимов продолжал упорствовать в своем отказе видеться с ней и впадал в такую ярость при ее имени, что его поверенный перестал упоминать про нее и решился действовать помимо своего клиента.
Все, точно сговорившись, приставали к несчастному Максимову с советами, расспросами и требованиями самого раздражительного свойства. Отец снова затеял с ним переписку о его женитьбе, и однажды молодой человек получил от него письмо; последнее до такой степени расстроило его, что он всю ночь не сомкнул глаз. Соглашаясь следовать советам Батмановой, старик Максимов не торопил сына со свадьбой, но ему надо было знать, может ли он обнадежить родителей невесты обещанием, что их брак состоится будущей зимой. Читать это письмо было очень тяжело, но отвечать на него было еще тяжелее. Разорвав штук сорок начатых ответов, Максимов встал из-за письменного стола, когда солнце было уже высоко, совсем измучившись, ничего не написав, кроме обрывков мыслей, годных только для того, чтобы быть брошенными в печь, не раздеваясь бросился в постель и заснул как убитый.
