— Скажите, пожалуйста, героиня какая!
Князь улыбнулся.
— Героиня не героиня, а преинтересная особа.
— Должно быть, интересная, когда князь Лабинин ею заинтересовался, — иронически заметила Батманова и, спохватившись, добавила: — Да откуда ты все это про нее знаешь?
— Я вам говорил: дом ее отца рядом с домом дяди Захара Алексеевича.
— Вспомнила, вспомнила! Ты у дяди через забор любовался этой немкой!
— А про ее характер и поведение знает княжеская дворня от прислуги Клокенберга.
— Ну, голубчик, если бы даже не только дворня князя Захара, но и твоя тоже, да и моя в придачу, превозносила ее до небес, то я все-таки скажу, что Максимов поступает молодцом, что знать ее не хочет и отказывается покориться насмешке, которую над ним, над русским дворянином, сыграли! — запальчиво прервала его графиня. — И насколько моих сил хватит, я всегда готова его в этом поддержать.
— Да и я тоже, — с улыбкой возразил Лабинин.
— Неправда, ты за немку стоишь!
Князь улыбнулся. Он мог бы ответить на это, что не он один сочувствует бедной Кетхен, что вся семья его дяди, тронутая рассказами о ней Анисьи, негодует на Максимова, который так жестокосерден, что не дает себе труда даже познакомиться с подругой жизни, доставшейся ему благодаря случайности.
В княжеском доме до мельчайших подробностей была известна печальная жизнь дочери Клокенберга, там знали, с каким терпением и достоинством переносит она свою судьбу, не позволяя себе ни роптать, ни жаловаться на жестокого супруга, презирающего ее любовь. Знали, что она из любви к нему полюбила и православную церковь, что отец Стефан, протоиерей Казанского собора, венчавший их, в восторге от ее успехов и гордится такой прозелиткой. Все это князь мог бы сказать своей почтенной родственнице в ответ на ее нападки на Кетхен, но, не желая попусту раздражать ее, он предпочел свести разговор на другой предмет.
Между тем Максимова, как он вышел из дома Батмановой, опять, потянуло в Казанский собор. На этот раз храм был пуст. Вечерня отошла, и, кроме нищих на паперти да дьячков, замешкавшихся за уборкой свечей в паникадилах, он никого здесь не встретил. Машинально опустился молодой человек на колени на то самое место, с которого несколько недель тому назад смотрел на Кетхен, и хотел молиться, но не знал о чем. На душе у него было смутно и тяжко, и, кроме: «Да будет; воля твоя, Господи!» — он ничего не умел сказать Богу.
Проходя мимо того места, где его венчали, Максимов бессознательно остановился, и то, что произошло с ним восемь месяцев тому назад, так живо воскресло в его памяти, что он на мгновение даже ощутил то, чта ощущал тогда: бессильную злобу и обиду, доходившую до ярости, до потери рассудка. Чтобы отогнать грустное воспоминание, он пыталав вообразить себя в другой церкви, рядом с Анночкой Балкиной, но ему это не удавалось: на место избранной его отцом для него невесты упорно становилась Кетхен, кроткая, любящая, с влажными от восторженного умиления глазами, такая, какою он видел ее перед образом Благовещения месяц тому назад. Наваждение, да и только.
