С освобождением крестьян сделался и Андриан вольной птицей. Но даже и воля не заглушила в нем страсти к охоте, напротив, он еще сильнее привязался к ней. Он перебывал почти во всех охотах и с особенным удовольствием вспоминал то блаженное время, когда он служил в охоте Лихачева под руководством идеала псарей знаменитого Василия Трифонова, когда-то купленного Лихачевым за три тысячи рублей. У Лихачева он пробыл несколько лет кряду, и, когда охота эта, подобно многим другим, исчезла с лица земли, Андриан поступил в кружок охотников и поселился в описываемом охотничьем дворе…
К этому-то Андриану я и завернул отдохнуть.
Только что переступили мы с Андрианом за порог калитки и только что гончие сметили следовавшую за мною с поджатым хвостом Лэди, как в ту же минуту псарный двор огласился неистовым лаем и воем, и вся стая гончих, словно стадо диких зверей, поднялась на ноги и набросилась было на нас, но Андриан быстро водворил порядок.
— Стой! — загремел он. — Стой! в кучу!
И в ту же секунду все смолкло: гончие откинулись назад, свалились в кучу и, молча прижавшись в угол двора, покорно завиляли хвостами.
— Стой! — крикнул еще раз Андриан и затем, пропустив в сени вертевшуюся у ног Лэди, проговорил, обращаясь ко мне:
— Пожалуйте, не бойтесь.
Немного погодя я был уже в комнате Андриана и, сняв с себя охотничьи доспехи, сидел на скамье возле окна, выводившего на псарку. Я был совершенно счастлив и, вытянув утомленные долгой и напрасной ходьбой ноги, отдыхал в полном смысле этого слова. Помещение Андриана оказалось весьма приличным. Оно состояло из небольшой комнатки, обшитой гладко выстроганным тесом, с русской печью в углу, в которой была пристроена еще небольшая печурка с вмазанным в нее котлом. В котле этом кипела вода. В углу против печки помещалась небольшая кровать, заваленная каким-то тряпьем и полушубками, на которой сидело двое чумазых ребят с баранками в руках. Ребята эти были дети Аидриана. Небольшой киот с образами, шкапчик с чайной посудой, дубовый стол и несколько развешанных по стене ошейников, арапников, кинжалов и два медных рога довершали убранство комнаты. Жена Аидриана, Агафья, женщина лет 35, худая, сморщенная, с грудями в виде табачных кисетов, копошилась у печки, вытаскивая чугун с наваром для собак. При виде ее Андриан словно вспомнил о моем голоде.
— Самовар ставь! — крикнул он. — Скорее, скорее. А потом яичницу изготовь на сковородке… Яйца-то есть, что ли?
