— Да ведь не каждый день! — заметил ему Огрызков. — Ты мне лучше скажи: что ты после завтрака намерен делать?
— Мне ехать надо.
— Куда это? Все туда же?
— То есть как туда?
— Да почем я-то знаю! — засмеялся толстяк. — Разве ты сказывал, где ты вчера был между завтраком и обедом да потом после обеда до двух часов ночи?
Им подали крокетки.
— Любопытство — великий порок, — сказал шутливо Хмуров, — и бывает зачастую наказано.
— Я и не любопытствую, — продолжал, все так же улыбаясь, Огрызков. — Положи-ка мне спаржи, вот так, довольно, спасибо. Мне и любопытствовать, признаться, нечего, когда я и так все знаю.
Хмуров от удивления не донес вилки с куском до рта.
— Что такое? Что ты знаешь?
— Сказать тебе?
— Понятно дело: говори.
— И ты не рассердишься?
— Чего же сердиться! Если правда, скажу: да, правда, действительно верно, если же чушь какая-нибудь, то просто посмеюсь, посмеемся вместе.
— Ты был, — ответил на это Огрызков, тоже приостанавливаясь есть, — и будешь снова сегодня у Зинаиды Николаевны Мирковой…
— Но почему ты знаешь? — воскликнул Иван Александрович.
— Эх, брат, почему все узнается? По простой случайности или по стечению обстоятельств. Кушай, пожалуйста, стынет; да вот вина мне еще налей. Благодарю. Ах, чудак ты эдакий! Где тебе от нас, московских док, такую штуку скрыть! (Хмуров начинал краснеть при мысли: «Неужели же он все знает, то есть и о деньгах и остальное?») На Зинаиду-то Николаевну Миркову давно уж у многих до тебя глаза разгорались. За нею, может быть, особый надзор учрежден! И вдруг ты предполагаешь, что так никто из нас ничего и не проведает.
У Хмурова аппетит весь сразу пропал. «Шутит он или так просто сдуру болтает?» — думалось ему.
— Одно только тебе скажу, — добавил Огрызков, — будь осторожен и держи ухо востро.
— Но почему же?
— Почему? А очень просто. Дай доесть, и я тебе мигом все растолкую.
Иван Александрович Хмуров испытывал немалое смущение.
Странным и даже совершенно непонятным ему казалось, что этот добродушнейший толстяк Огрызков, который недавно еще до его поправки ссудил его ста рублями, который, по-видимому, интересовался главным образом упитыванием своей особы, а потом уже всяческими развлечениями, — мог бы вообще-то проникать в какие-либо дела, да еще в столь тайные, как его, Хмурова, расчеты по отношению ко вдове Мирковой.
Ивану Александровичу одно то уже, что успели проведать про его знакомство с нею, было неприятно. Но теперь он опасался, как бы Огрызков не догадался о том, что ему удалось поправиться на ее деньги, а совсем не на присланные будто бы из деревни доходы.
