— Глеб, а что именно тебя в нем интересует?
— Меня интересует… всё.
— Ага… Всё, — откинулась я на спинку стула, устраиваясь удобнее…
* * *
— Агата, Илья еще говорил, что очень песню любит про «милую с очами, как ночь»! — нет, парня в тот вечер трудно было унять:
— Петар, отстань и от меня и от него.
— Агата!
— Петар!
Хотя, понять его можно вполне. И отвернувшемуся к темнеющей через луг полосе леса, Илье и Спасу, повидавшему, кроме знаменитых здешних ольховников много чего в сорок-то с гаком лет. И оба башенника, качаясь каждый в своем седле, лишь терпеливо сносили нервозные выплески своего юного, попавшего в первый свой «перехлест» собрата.
Я тоже терпела. Правда, не молча — должен же хоть кто-то ему отвечать?
— Агата, Илье не только глаза твои черные нравятся! Еще и волосы, как спелый лен, и голоси… особенно он.
— Петар, а тебе самому кто-нибудь нравится?
— Мне?! — резанул тишину новым высоким переливом пацан. И неожиданно огласился. — Богородица! Славься Дева Пречистая!
— Вот-вот.
— Богородица! Матерь Богу, заступница сирым! Ты, как светоч в ночи заблудшей душе, как спасительный вдох в глубине! Ты веди, как звезда, сквозь туман и года и храни мою душу… храни мою душу…
Спас, едущий с левого от меня бока, развернулся назад и выдохнул:
— Кажись, отпустило.
— Храни мою душу! Храни!!!..
— Ты уверен? — прищурилась туда же и я, встретившись с хмурым взглядом Ильи. Петар же, прижав к глазам стиснутые кулаки, тихо плакал… Тысь моя майка. Действительно, отпустило. И громко выдохнула сама…
Мы добрались до той несчастной деревни, заблудившейся в северных дремучих лесах, слишком поздно. Потому что незваной извне помощью. А кому было звать, когда Древки каждый летний сезон наполовину пусты? Все мужики — на лесосплаве в пяти верстах, а женщины… Береднянские женщины в первую очередь, хватая детей, бегут в церковь. Там мы их и нашли, когда пыльные и уставшие после суточной скачки облазили все пустые вымершие дома. Да, дома в Древках вымерли первыми… Богородица… Та маленькая, битком набитая церковь, кажется так и величалась: Богородицкий храм. И сейчас уже сложно узнать, кто открыл в ту проклятую ночь его двери и запустил вовнутрь потерявшее разум зверье.
— Агата, скажи, ты точно уверена?
Я и теперь была уверена, о чем именно меня в который раз вопрошает Спас:
— Да. Это — просто звери. Только, с внушенной задачей. Сами волки на такое вряд ли…
— Ну да, — мужчина, потерев свой вечно щетинистый подбородок, отвернулся в седле. — Да и не сезон нынче. Даже, если предположить, что…
