— Ты чего, Антоха, киснешь-то? Ну-ка соберись. Кончай хандрить, паря. Прорвемся, блин. Не менжуйся. Я тебе говорю. — Он тут же хитро прищурился и ляпнул, казалось, совсем не к месту, ни к селу ни к городу, безо всякого перехода: — А знаешь, кстати, почему удэгейцы тигру уважают? А вот и нет! — не дожидаясь ответа, тут же продолжил Чеботарь: — Неправильно. Хрен ты угадал! Вовсе не потому, что боятся ее до дрожи. Совсем не в этом фишка, паря! Вот послушай… — Он намеренно выдержал весомую паузу, засмолил чинарик, скорчил блаженную глубокомысленную рожу и не торопясь продолжил: — Есть у них, значит, такая байка, легенда, что ли. Это еще тогда было, когда человеком на земле и не пахло. Ну, в этом ихнем среднем мире. У них так считают: верхний мир — это там, где боги всякие обитают. В нижнем — души мертвяков. А посередке тайга, земля наша, значит, обычный людской мир. Так вот, решил их главный бог, не помню уже, как там он прозывается — Сангия-мама, что ли? — людей для полного комплекта наварганить. Послал он на землю брата и сестру. Они же, сучьи дети, взяли да обмишурились. Стали жить как мужик с бабой. Детишек, ясный день, настрогали. Пацана и девку. Этот самый божок их главный поглядел на такую шнягу и дюже рассердился. Порешил обоих. На раз ухлопал и мужика, и бабу. Сестру эту, значит, и ее непутевого братца. Не хрен, мол, мне тут блудить по-родственному. А детей-то ихних малых все-таки вроде как пожалел. Не извел до кучи. Девка пошла замуж за медведя, а паря женился на тигрице. От парня почему-то потомства не было, а вот у девки с медведем все путем изладилось. Вот оттуда род удэгейцев и попер якобы. Теперь они лепят, что мафа, медведь то бишь, для них в натуре прародитель, а тигра — далекий родственник, но важный и уважаемый. Въезжаешь? Но только пока не отчебучит он чего помойного. Собаку, к примеру, у хозяина слямзит или подерет кого. Тогда уж все, каюк. Вся любовь сразу побоку. Запросто ему в лобешник пулю залепят!.. Да и прадедушку своего, медведя, жрут они, братья хитромудрые, очень даже запросто. Аж за ушами трещит. Хотя при этом вроде как жалеют его, казнятся, извиняются. Да я так петрю, что медведю от этих извинений уже ни холодно ни жарко. Вот так, значит, у них, у гольдов, все и напутано. Хрен разберешь, что к чему. — Чеботарь закрыл рот, поглядел на Антона хитрыми въедливыми глазищами и удовлетворенно хмыкнул.
Он попал туда, куда целил.
После сказочки, ввернутой Чеботарем, казалось бы, совсем не к месту, на душе у Антона как-то заметно просветлело. Он, конечно, сразу же раскусил неуклюжую, по-детски примитивную попытку этого мужика побыстрее привести его в чувство. Пусть так, но сладкоречивый треп Чеботаря подействовал на него очень даже положительно. Антон вышел из состояния унылой безнадеги, вроде как сбросил с души камень, встрепенулся. На него тоже напала жажда бурной деятельности.
