— Ох, уж не знаю, сказывать ли? Ведь я давно это удумала, а и подушке-то сказать боялась.
— Скажи, Оля, скажи, милая.
— Я… Мне все равно, коли и поймают. Я… — девочка опять остановилась и пытливо взглянула на Женю. Затем, точно разом решившись, она наклонилась к ней поближе и шепнула еле слышно: — Я убегу… все равно убегу, не останусь. Только бы тепла дождаться.
— Убежишь? Куда же?
— В какой-нибудь монастырь. Меня везде возьмут: я по нотам петь умею… за регента [19] могу.
Женя была совершенно поражена. С одной стороны, ее восхищало мужественное решение подруги, а с другой — было и страшно за нее, да и сердце сжималось тоскою.
— Я, значит, опять одна останусь? — дрожащим голосом сказала она.
— Чего одна? Ведь это еще нескоро. А весною, может, и тебя домой возьмут.
— Не знаю. Ничего я не знаю, Оля. Меня дома не любят… Может, и не возьмут.
И Женя прерывисто вздохнула.
— Полно-ка, полно. Ну, мне пора и к месту; ты завтра деньги приготовь, а я с вечера под диван залезу… Как Машка уйдет — я тут как тут.
— А Анюта? Разве она не перескажет?
— Анютка-то? Как бы не так: глупа-глупа, а на это ума хватит. Только ведь она сонуля, только бы до подушки… Там хоть и выноси ее! Ну, а теперь пока прощай.
Девочки крепко поцеловались, и Оля исчезла так же тихо, как и пришла.
С этого вечера Жене стало жить и легче, и в то же время тяжелее.
Легче ей было потому, что почти каждую ночь к ней приходила Оля, с которой она крепко сдружилась; тяжелее же потому, что Оля ей открывала глаза на все, что делалось дурного и злого в доме Аглаи Григорьевны.
На тетку ей было теперь тяжело смотреть. Женя чувствовала, что в ее сердце скапливается глухая ненависть к этой холодной, жестокой женщине, и вся ее искренняя и честная натура протестовала против тех знаков наружного почтения, которые она должна была ей оказывать. Девочка положительно не могла себя заставить с ней говорить. А Аглая Григорьевна приписывала ее лаконичные ответы и вечно опущенные глаза своему разумному воспитанию, заставлявшему смириться неукротимую девочку. Она не подозревала, как далека от смирения была Женя, сдерживавшая себя под влиянием просьб и уговоров Ольги. Но долго продолжаться это не могло.
Деньги Степану передать удалось. Но это повело к совершенно неожиданной катастрофе.
Подсмотрел ли кто, или сам Степан кому-нибудь похвастался, но Аглае Григорьевне стало известно, что у него находится довольно редкая в то время золотая монета, называемая «арабчиком».
