— Неужели часто такие ужасы? — Женя от слез еле выговаривала слова.
— Нередко… А ты не плачь, не убивайся: говорят, недолго уж им, господам-то, кровь пить, — скоро воля будет, сказывают.
— Господи, поскорей бы, — от души перекрестилась и Женя.
— А как кормят-то, ты бы поглядела! Как на работе-то морят! Ведь этакой змеи подколодной во всей губернии, поди, нет… Сколько она народу погубила. Вот меня взять. К чему она меня из монастыря взяла? С жиру бесится. Конечно, как я круглая сирота… Мой тятя мещанин был, барки [17] имел, да в холеру в один день с мамой и помер. Взяли меня в монастырь, скарбишко [18] весь: барку, домишко — все продали, настоятельнице вклад внесли. Меня навек ведь взяли, а тут на-ко ты, генеральше угодить захотели. Для твоего же, говорят, Олюшка, счастья. А от этого счастья в петлю разве! — девочка говорила с рыданием в голосе и вся дрожа, как в лихорадке.
Женя ее обнимала, называла разными ласковыми именами, и обе девочки, обнявшись, вволю наплакались, а потом стали спокойнее.
— Оля, как бы мне к Степану пробраться? — высказала Женя мелькнувшую у нее мысль.
— Да что вы? Разве это возможно! Ведь он в кучерской лежит, во флигеле. Как туда пробраться, чтобы тетушка не узнала? И думать нечего!
— А вот когда-нибудь, когда тетки дома не будет, ты меня и проведешь.
— Дома не будет? Теперь зима началась, она часто по вечерам ездить будет, а только никак это нельзя.
— Да отчего же, Олюшка, милая?
— Оттого, что увидит кто, сейчас донесут. А уж что тогда будет… Прямо ложись и умирай!
— А может, не увидят? Может, не донесут?
— Уж это как пить дать донесут. У нас все этак. Барыня нарочно всегда доносчика выдаст, вот и на него со зла донесут. Все этак друг на дружку и натравливают. Нет, не поведу я тебя.
— Да ты мне расскажи… Я сама пройду.
— Зачем же тебе идти-то? Ведь уж не поможешь!
— Я его хоть поблагодарю. Ведь из-за меня он… Я ему хоть золотой подарю.
— Золотой? Да откуда ты возьмешь?
— У меня есть три. «Арабчики» называются, в копилку мне папа и дедушка положили.
— А тетенька-то знает?
— Нет… Я думаю, не знает, я ей не говорила, а копилку мне няня с игрушками уложила.
— Ну, так вот что. Идти к нему тебе незачем, а золотой мне давай, я как-нибудь передам.
— Пожалуйста, Оля. Только вдруг ты попадешься?
— Что же, семи смертям не бывать, а одной не миновать… Слушай, поклянись мне иконой, что не выдашь! Я тебе что-то скажу!
— Ну, иконой клянусь… Чем хочешь. Господи, я и так бы ни за что не выдала. Пусть хоть убьют.
