Женя взглянула на отца с обидой и упреком и повернулась, чтобы уйти из залы. Но ей удалось еще услышать гневный возглас Аглаи Григорьевны:
— Нет, каковы мины эта девчонка строит? Каковы гримасы? Нет, братец, так распустить детей, такую волю дать девчонке, это совершенно недопустимо. Мне что? Я вот недельку погощу да и след простыл, но приглашать к ней на постоянное место гувернантку… Нет-с, избавьте, мне честь не позволяет.
Снова Женя наказана. Сидит бедная девочка в детской и снова угрюмо молчит. Плакать она больше не будет. Она дала себе слово. Пусть ее бранят, наказывают, — что же, когда-нибудь все откроется, и правда выйдет наружу.
Это она и в книжках читала. Она будет терпеть и молчать, но унижаться не станет… И плакать тоже. Это унижение, а она ведь права, совершенно права.
А пока она размышляла о своей правоте, в зале решалась ее судьба.
Сергей Григорьевич был в восторге, что свалил заботу по выбору гувернантки на Аглаю Григорьевну, и поэтому ее гнев и отказ хлопотать о воспитательнице совершенно его ошеломил.
Однако после долгих уговариваний суровая сестрица сменила гнев на милость и обещала позаботиться о девочке, но под непременным условием, что ей отдадут Женю, по крайней мере на полгода, чтобы она могла «переломить ее упрямство и отучить от дурных привычек», прежде чем брать на себя приглашение гувернантки.
— Я себя срамить не желаю, я не по объявлениям гувернантку искать буду, а поеду к начальнице института и предъявлю свои требования. Мне не посмеют худую рекомендовать, но и я срамиться не желаю. Вдруг окажется, что моя племянница такая особа, с которой благородной девушке и дела иметь нельзя; я своей репутацией дорожу!
Сергей Григорьевич, не раздумывая долго, сразу же согласился на это предложение. Александре Николаевне и Ольге Петровне оно не совсем-таки понравилось. Им обеим стало жаль Женю, но высказать свое сожаление они не решались и спорить с Сергеем Григорьевичем считали невозможным. Он был глава дома, и власть принадлежала ему.
— Только до моего отъезда — я уеду через три дня — чтобы никаких разговоров не было. Нечего тут истории поднимать. Вещички ее и потом прислать можно. А теперь она ничего знать не должна. И в дворне чтобы ничего не знали.
И на это требование пришлось согласиться, хотя оно ни к чему не повело. Недаром Глаша была вымуштрована Марией Анемподистовной. Она притаилась, почти не дыша, за портьерой и, выслушав весь разговор, неслышными шагами пробралась в коридор и понеслась с докладом к экономке.
