Тяга был ошарашен и ругал себя последними словами, что попался, как «кур в ощип!» Повозмущался Наиль Аб-басович, но к концу следствия мы с ним нашли взаимопонимание: бандиты бандитствуют, а опера оперят.
У каждого своя дорога в жизни. Тягу я поймал по-честному, без подлости. Федеральный судья Суханаев осудил Тягу нестрого, дал по минимуму.
Пару-тройку раз заглядывал я в Казанскую колонию в гости к Тяге, поговорить о жизни. Человечное отношение дало результаты: у нас сложились вполне нормальные отношения. После освобождения Тяга не сотрудничал с органами безопасности, но в процессе общения с ним, удавалось выведать представляющие интерес сведения о событиях, происходящих в криминальной среде.
Однажды произошел курьезный случай. Летом 1992 года я был в командировке в Москве. Остановился у своего друга. Телефон стоял рядом с диваном, на котором я спал. И спал так крепко, что не услышал звонка, раздавшегося часа в два ночи. На звук из соседней комнаты прибежала дочь друга, которой было лет четырнадцать. Растолкала меня и протягивает телефонную трубку: «Дядя Юра, это тебя!» На другом конце провода слышу голос Тяги:
— Юрий Александрович! Хорошо устроился! Даже ночью молоденькая секретарша под боком! Спишь и знать не знаешь, что утром в Москве рифоновские пацаны Алмаза Мугинова гранатой подорвали. Прямо в квартире.
Поговорили ночью, а утренним рейсом Тяга прилетел в Москву и рассказал, что Ленка — сожительница Кадета, одного из лидеров группировки «48-й комплекс» — завела любовную интрижку с «ГЭСовским» бандитом по кличке Рифон. Любовный треугольник Ленка разрулила просто: подстрекнула Рифона умножить Кадета на ноль, сообщив его московский адрес. Рифон снарядил на дело «пехотинцев», которые и забросили гранату в окно московской квартиры. Но Кадету повезло, Аллах уберег — в это время его в комнате не оказалось. Там безмятежно спал Алмаз Мугинов, которому, соответственно, не повезло.
Тяга рассказал мне все это не потому, что жаждал помочь органам безопасности в борьбе с преступностью. За его бравадой был плохо скрываемый страх перед молодыми отморозками. В сознании зрелого по челнинским меркам уголовного авторитета не укладывался такой беспредел:
— Как можно просто взять и подорвать человека гранатой? Ну, ограбить, морду набить — куда ни шло. Но убивать?! А если завтра я Рифону — который по дворовым меркам для меня просто шпана[70] — слово скажу свое каторжанское, а он меня за это гранатой!? Не, ребята, так дела не делаются, лучше всем будет, если Рифон на нары упадет, ума-разума наберется и поймет цену человеческой жизни.
