— Восемь.
Музыка почти стихла, только одинокая скрипка продолжала тянуть негромкую мелодию. Цыгане замерли. Красавица-гадалка неотрывно смотрела на Савву.
В полной тишине, сидевшая за столиком у окна женщина с огненно-рыжими волосами, в длинном черном платье, и тоскою по не пережитому пороку в глазах, резко встала с места, опрокинув стул:
— Вот я таких люблю, как он! — бросила через плечо сидящему с ней за столом невысокому мужчине с пышными бакенбардами, одетому в наглухо застегнутый сюртук. — Кабы он меня позвал, я б за ним… я бы… А-а! — махнула она рукой и нетвердой походкой направилась к выходу мимо молча расступившихся официантов.
— Савва Тимофеевич изволили сказать «восемь», — услужливо напомнил официант бородачу.
— А-а-а, де-е-есять! — неожиданным фальцетом прокричал тот.
— Десять? — переспросил Савва, повернувшись к его столику. — Десять тысяч рублей, чтоб эти вот раскрасавицы пели тебе весь вечер? — Он опустил глаза, будто раздумывая, стоит ли торговаться дальше. — Что ж. Твоя взяла. Плати! — Морозов отвернулся, пряча лукавые огоньки в глазах.
Лицо бородатого побагровело. Его спутница оглядела женщин за столиками вокруг торжествующим взглядом. Официант, схватив пустой поднос, подбежал к столику нижегородца. Победитель глотнул водки, извлек из мгновенно похудевшего бумажника пачку денег, пересчитал, недовольно поморщился, что-то бормоча себе под нос, пошарил по карманам, достав оттуда еще несколько смятых ассигнаций, и с победным видом бросил все на поднос.
Скрипка замерла, словно раздумывая, плакать или смеяться и, сделав, наконец, выбор, издала протяжный пронзительный стон, а потом забилась, закрутилась в бешеном ритме мелодии. Цыгане запели и двинулись к столу бородача…
Савва допил чай и, положив на стол деньги, направился к выходу.
Бородатый, жестом заставив цыган замолчать, рванулся было следом, но, не устояв, снова плюхнулся на стул.
— Савва… Тимофеевич… — позвал он. — Слово-то скажите…
— Слово? — Савва остановился и обернулся.
Цыгане, окружавшие стол победителя, расступились.
— Думаю, — Морозов насмешливо посмотрел на него, — должен ты мне в ножки кланяться.
— Кланяться? Я? — бородатый, побагровев, снова сделал попытку подняться, ухватившись за край стола. — С чего это? — почти проревел он.
— Кланяться ты мне должен — за науку. Денег у тебя видно много, а ума — нет. Неужто думаешь, я так глуп, чтобы платить цыганам по десять тысяч рублей за дюжину песен? А ты ради удовольствия перешибить Савву Морозова, не то что десять тысяч готов дать, а черту душу заложишь. Ну, вот теперь и расплачивайся за свое бахвальство. Пусть уж им, — указал он на цыган, — деньги достанутся, чем у дурака в кармане без пользы жить! На доброе дело с тебя денег, небось, не возьмешь?…
