— Поехали. На улицу Грибоедова.
— Мы знаем, — сказал таксист. — А девочка — первый сорт. Поздравить можно.
— Крути, крути баранку! — оборвал Певунов.
Парень обиделся, загрустил. Доехал молча. На чай Певунов отвалил пару рублей.
Пока торкался ключом в замочную скважину — никак не мог попасть — дверь как бы сама собой отворилась. Жена, Дарья Леонидовна, стояла у вешалки, скрестив руки на груди. Лицо красное, унылое, из-под косынки торчат надо лбом колечки бигудишек.
— Хорош видок у тебя! — буркнул Сергей Иванович, разуваясь. — Чего не спишь?
Он опасался скандала. Голова раскалывалась.
— Чай будешь пить? — миролюбиво спросила Дарья Леонидовна. — Или котлеты погреть?
— Я ужинал.
В ванной умылся холодной водой и почистил зубы. Мельком взглянул на себя в зеркало — у, рожа! Жена сидела на кухне и наблюдала, как, тихонько посвистывая, закипает чайник. Тучные телеса ее во все стороны распирали старый махровый халатик. Давным-давно была она худенькой девушкой, бегала по асфальту вприпрыжку, и теперь он любил ее за то, что когда-то была она стройной и юной. У нее и голос переменился с годами, стал дребезжать, как посуда на полке. Он один помнил ее прежний голос, воркующий и целебный.
— Алена тебя ждала, спать не ложилась. Как же так? Ты где-то гуляешь, а дочь переживает. Она не ребенок, все понимает. Сегодня сказала: папа опять пьянствует. Что я ей ответить должна? Это же стыд какой, ты бы подумал. Я не ревную, поздно ревновать. Делай что хочешь, спи с кем хочешь, но ведь девочка! Ей-то каково. За отца стыдится, каково ей. Ты подумал?
— Оставь, прекрати! — сказал Сергей Иванович.
Жена плеснула заварки в его большую зеленую чашку с выгравированной надписью «Дорогому папочке в день его пятидесятилетия», долила кипятком. Пододвинула печенье, сахарницу. Он избегал ее взгляда. Хлебнул, обжегся, заперхал.
— Как же это оставь? Что же я, статуя мраморная — любоваться на все это? Ты бы рад рот мне зашить. Так и зашей! Что уж. Я понимаю. Ждешь не дождешься, когда меня в гроб заколотят. Скоро уж и заколотят. Вот взовьешься-то на свободе, вот погуляешь. Утробу свою ненасытную потешишь!..
Сергей Иванович не стал дожидаться, пока голос жены поднимется до верхнего регистра. Эта песня была ему давно знакома. Поначалу удивлялся, откуда взялась в ней страсть к кликушеству, потом привык. Он пошел в гостиную. Постоял малость, подумал, где лечь — здесь, на диване, или в спальне. Решил, можно и в спальне. Сегодня Даши надолго не хватит — ночь уже. Покурил на сон грядущий. Услышал, как жалобно скрипнули пружины кровати — Даша легла. Так и не собрался выкинуть эту старую железную рухлядь. Хоть бы Даша поскорее уснула. Она умеет засыпать, чуть прикоснувшись к подушке. И храпит. Похрапит немного, а после дышит глубоко, беззвучно. Иногда вздыхает и всхлипывает во сне. Как девочка. Его пожилая психованная девочка, которую он измотал до крайности.
