Довольно скоро она перестала пытаться. В самом деле, голуби портят посевы, а какой вред принесет улыбка?
Так что она позволила ей сидеть там. Почувствовала себя хорошо.
— Много сочувствия, — сказала она, когда они поговорили почти с каждым, и солнце опустилось в позолоченное серебро перед ними, зажглись первые факелы, чтобы Сообщество могло проехать еще милю перед разбитием лагеря. — Много сочувствия, но мало помощи.
— Думаю, сочувствие это уже что-то, — сказал Ламб. Она ждала большего, но он лишь сидел, сгорбившись и качаясь в такт медленно бредущей лошади.
— В целом они вроде ничего. — Она болтала только чтобы заполнить пустоту, и чувствовала досаду оттого, что ей это надо. — Не знаю, как они справятся, если придут духи, и все обернется скверно, но они вроде нормальные.
— Думаю, никогда не знаешь, как люди справятся, если все обернется скверно.
Она взглянула на него.
— Тут ты чертовски прав.
Он на мгновение поймал ее взгляд, потом виновато отвернулся. Она открыла рот, но прежде чем смогла что-то сказать, сильный голос Свита отозвался в сумерках, призывая остановиться до наступления дня.
Темпл закрутился на седле, сердце внезапно застучало…
И он ничего не увидел, кроме лунного света сквозь ветки. Было так темно, что и его он едва видел. Возможно, он услышал шелест веток от ветра, или кролика за его безобидными ночными делами в кустах, или смертоносных диких духов, которые вымазаны кровью невинных зарезанных и помешаны на сдирании с них кожи и ношении их лиц в качестве шляп.
Он съежился, когда подул очередной легкий порыв ветра, потряс сосны и пронзил его до костей. Компания Милосердной Руки держала его в своих мерзких объятьях так долго, что он стал воспринимать физическую безопасность, которую она обеспечивала, всецело как должное. Теперь он остро ощущал ее утрату. Есть много вещей в жизни, которые не ценишь, пока высокомерно не отбросишь прочь. Как хорошее пальто. Или очень маленький нож. Или несколько закаленных убийц и страдающий старческими болезнями любезный негодяй.
В первый день он ехал быстро и боялся лишь, что они его поймают. Потом, когда второй рассвет встретил его холодной и бескрайней пустотой, уже боялся, что не поймают. На третье утро он чувствовал глубокую обиду от мысли, что они, возможно, даже не пытались. Бегство от Компании, без направления и экипировки, в ненанесенные на карты пустоши, казался все менее и менее легким путем к чему угодно.
