— Я ему все волосенки-то повыдергаю! — грозилась Фекла.
Роман представил, как дед достает из буфета тарелку, как наполняет ее водой. Через несколько мгновений в круге чистой воды дед увидит, где заснул непутевый Феклин муженек Андреич. Романа затошнило. Колдовство, высший дар, и на такое вот… за банку с молоком…
— Катька! Убью! — раздался Феклин вопль. Опрокинутый венский стул грохнулся об пол. Дверь хлопнула. Одна, вторая. Старенький дедов пятистенок содрогнулся: Фекла вылетела наружу ураганом.
Неужели этот старый, испившийся мужичонка, не способный и трех-то слов сказать со смыслом, сумел подольститься к Катерине-молочнице, здоровенной, работящей и не старой еще бабе? Ну и ну! По нынешним пустоприлавочным временам (девяносто первый год не получился щедрее года девяностого) Катерина в Пустосвятове благоденствовала: свиней держала, корову, телка, кур три десятка. На продажу всегда у нее были и яйца, и молоко, и творог рассыпчатый, домашний. При таком изобилии деньги у молочницы водились постоянно, и соседи трижды уже наведывались в дом и крали. Дед Севастьян воров находил — все в том же круге воды, в тарелке своей из белого фарфора на дне видел. Воров настигали и однажды даже успели отнять уворованное. И вот эта-то Катерина на Андреича-пьянчужку польстилась. Уж верно в самом деле приперло, коли такое. Или дед Катерине заговоренной воды дал? Тогда понятно, тогда Андреич может при встрече краше Алена Делона показаться.
Нить ожерелья билась не в такт, мутила душу.
Роман слышал, как чертыхнулся дед, помянул всех водяных и леших, и тоже завозился, затопал, — торопился Феклиного мужа спасать от расправы. Сам-то Севастьян пил редко, и не водку, а воду чистую на спирт заговаривал. Роман и сам такое умел, но редко прибегал. Похмелье с такой заговоренной воды бывало точь-в-точь такое, как и после настоящей водки. Во всяком случае, Роман так полагал. Потому как настоящую водку не пробовал. Не мог. Водное ожерелье противилось. Чуждая стихия. Для водного колдуна много всяких запретов, из всех четырех стихий вода — самая капризная. Подчинить ее невозможно. Почти. Дед Севастьян клялся, что кроме него да Романа, ну и Марьи Севастьяновны, разумеется, дочери его непутевой, никто в целом мире повелевать этой стихией не может. «Повелевать стихией!» — глупо звучит. Уж скорее она неумелым колдуном повелевает. Вон, гляди, как все у Романа разладилось. Спору нет, нарушил водный колдун запрет, спознался со стихией огненной, понадеял-ся, что вода все прочие стихии осилит и служить заставит. Не вышло. Но уж второй год пошел, как обезумело ожерелье. А вода все мстит, не прощает. Или… не мстит? Но если не мстит, что тогда?
