— Пусти, пусти! Хочу выйти!.. Не хочу!..
А она, сощурившись от смеха, приговаривает:
— Ах ты чертенок! Глаза таращить, это он умеет.
Я еще крепче цепляюсь за нее:
— Пусти!.. Я и не смотрел на тебя…
Два или три раза она окунает меня с головой. Вода холодная, и я плачу. Она выпроваживает меня из бассейна:
— Ну-ка, беги, милый, вон мое покрывало, закутайся. Не дай бог, простынешь, иди на солнышко.
Завернувшись, я снова подхожу к бассейну. Туран-ханум, как белая водяная птица, плещется, бьет по воде ногами и приговаривает:
— А-а-а-ах, хорошо, господи, как хорошо…
От холода у меня зуб на зуб не попадает, но я скулю:
— И я… и я к тебе… хочу…
* * *
Еще не рассвело, когда матушка окликнула меня. Просыпаться не хотелось.
— Спать хочу… Я посплю еще…
А матушка зашептала прямо в ухо:
— Неужели не хочешь проводить нас как старший, а? Ну, вставай…
Тогда мне было лет восемь-девять. Но я считал себя настоящим мужчиной. Я поднялся, начал тереть глаза. Еще накануне вечером матушка предложила мне:
— Хочешь проводить нас в Шах Абд ол-Азим[2]?
И я ответил:
— Да, я провожу вас в Шах Абд ол-Азим.
— Ну, тогда утром, как начну будить, сразу вставай.
Жили мы недалеко от станции, и обычно Хадж-ага или матушка рано утром уезжали в Шах Абд ол-Азим и после молитвы быстро возвращались.
Я продолжал сидеть на тюфяке. Мне так хотелось увильнуть от поездки, так хотелось еще поспать!
Но снова раздался матушкин голос:
— Ты что, раздумал?.. Ну, вставай, вставай живо…
— Давай не пойдем… Я посплю еще…
Тут открыл глаза маленький Ахмад, мой братишка. Спросонок, не мигая, он смотрел на нас, а когда матушка приказала ему спать, поднялся и заявил:
— Я тоже пойду с вами…
— Ложись, чертенок, никуда мы не идем.
Ахмад завел громче:
— Я тоже хочу с вами.
— Мы в баню идем. Ну-ка, ложись, а я дам тебе десять шай[3].
Ахмад захныкал:
— И я в баню… Не хочу спать…
— А оттуда мы пойдем к доктору. Если пойдешь, я скажу доктору, чтоб сделал тебе укол.
Ахмад захныкал еще громче:
— Все равно хочу… все равно пойду…
— Цыц, чтоб ты сгинул, чтобы тебя бог прибрал! Так и знала: кончится тем, что отца разбудите, — ворчала матушка.
А наш Хадж-ага спал себе, да еще похрапывал.
Мы встали, надели пальто и двинулись к выходу. Ахмад катился, словно мячик. На улице нас ждала бабушка Сакине.
Бабушка Сакине была худая желтая старушка. Она часто приходила к нам стирать белье, а по пятницам, вечерами, когда все соседские женщины собирались у нас во дворе и читали Коран, бабушка Сакине объясняла им непонятные места. Она была маленькая и горбатая, — руки у нее при ходьбе двигались, как маятник, взад-вперед, взад-вперед. Шагала она широко, как курица, и все поглядывала под ноги, чтобы не споткнуться.
