Мой Хадж-ага достает из кармана бумажку:
— А ну, голубчик Джафар, сбегай-ка принеси две пачки папирос, сдача твоя. Ну давай, живо…
Я хочу высвободить свою руку из пальцев Туран-ханум, но она не пускает, будто хочет удержать меня.
На следующий день Туран-ханум все-таки отправляется на фабрику и ходит туда еще неделю. А потом остается дома.
* * *
С тех пор как Туран-ханум перестала ходить на фабрику, матушка моя заметно повеселела. Теперь она могла в любое время отлучаться, пойти куда ее душа пожелает и ни о чем не беспокоиться. В полдень или вечером, когда она возвращалась, в доме царил порядок. Туран-ханум успевала приготовить еду, вымыть посуду, всюду прибрать. И сама она была как свежий букет.
Вот почему матушка так полюбила Туран-ханум, неустанно хвалила за добрый нрав, сноровку, благородство и проявляла всячески свое уважение к ней.
Случалось, что, забрав с собой маленького Ахмада, она спокойно уезжала дней на десять-двенадцать в Шимран, к моему старшему брату, или отправлялась навестить тетушку в Телеган[1], а все дела — дом и фабрику — оставляла на Туран-ханум. И тогда я, Туран-ханум и Хадж-ага оставались в доме одни.
Как-то днем, возвратясь из школы, я застаю Туран-ханум возле бассейна раздетой. Матушка несколько дней назад уехала к нашей достопочтенной тетушке Асмат.
Прикрывшись покрывалом, Туран-ханум кричит:
— Миленький, ступай в комнату. Я быстро — только окунусь — и выйду.
— Тури-джан, — говорю я, — и я с тобой, я тоже хочу в бассейн.
Она начинает раздевать меня, смеется, сбрасывает с себя покрывало прямо на самшитовые кусты, которые окружают бассейн. Теперь она стоит совсем-совсем голая, как моя матушка в бане. Тело у нее белое, как молоко, оно блестит, как новые фарфоровые тарелки, и сверкает, словно зеркало на солнце. Мне начинает казаться, что, если бросить камень, Туран-ханум зазвенит, разобьется и рухнет на землю.
Заметив, что я уставился на нее, Туран-ханум смеется:
— Стыдно, сынок, не смотри на меня…
Улыбаясь, она взъерошивает мне волосы, нагибается и целует в глаза. А я смотрю на ее живот, выступающий вперед, словно мяч. Когда маленький Ахмад наедается за обедом, у него бывает такой живот, точь-в-точь.
Я касаюсь живота — твердый, как камень.
— Эй, обжора! Вот так пузо! Тури-пузатик!
Она подхватывает меня на руки:
— Хочешь маленькую, хорошенькую сестричку?
— Хочу, Тури-джан, хочу маленькую, хорошенькую сестричку. У меня еще никогда не было сестрички.
Упираясь ногами ей в грудь, я пытаюсь взобраться на плечи. Груди у нее твердые-твердые, я даже ногу ушибаю об них. Тут Туран-ханум вдруг хватает меня под мышки, и мы с хохотом прыгаем в бассейн. Мне страшно, я прилипаю к ней, руки кольцом вокруг шеи, голова прижата к груди:
