Я снова взглянул вокруг. Насколько хватало глаз тянулась дикая, песчаная пустыня. Эта голая, высохшая и раскаленная земля распростерлась под нами, словно белый ковер. На белой плоскости не голубело ни одного возвышения-кругом расстилалось белое выжженное пространство, вбирая в себя более светлый, прозрачный горизонт. Его едва различимая линия отделяла землю от неба, словно разграничивала их владения. Я с изумлением оглядывал пустыню, купающуюся в расплавленном источнике золотого светлого солнца, устремлял глаза на загадочную линию горизонта.
Между тем откуда-то вдруг налетели сильные порывы ветра, поднимая струи мягкой белой пыли и увлекая их за собой, словно волнующиеся облака. Струи, сливаясь, поднимались кверху и обрушивались на дорогу смерчами. Кругом завыли, засвистели дикие голоса. Пустыня будто ожила, превратилась в море, полное гибнущих людей. Казалось, это их стоны и вопли доносил до нас ветер.
Ко мне подошел Аббас-ага, потный и усталый. Копна седых волос взъерошена, темные, мясистые губы жадно сосут сигарету. Но выражение смуглого морщинистого лица сразу успокаивает меня, заставляет позабыть неясные страхи.
Он улыбнулся:
— Погляди, как на кладбище…
Он растянулся на земле рядом.
— Все в порядке, везет нам… Если бы не Махмуд — крышка… еле починил.
Я обернулся. Махмуд стоял на коленях возле колеса машины, рука с молотком опускалась и поднималась, ударяя изо всей силы. Маленький и щуплый, он выглядел сейчас мужественным, невозмутимым.
— Ложись на землю!.. Ложись!!! — услышал я вдруг сдавленный крик Аббас-ага. Громадный столб пыли и песка, будто гигантское белое животное, приближался к нам. Ужас наполнил меня, тело забилось, словно в агонии. Рука Аббас-ага с силой толкнула и прижала меня к земле. Я услышал над головой невыносимый вой и шум… Казалось, тысячи пчел пролетали над нами. Уши наполнило ужасное свистение «с-и-и-и-и-и-и…» Голову сдавила страшная боль. Уши разрывались, будто их с силой буравили сверлом. Мне представилось, что это конец. Я лежал ничком, вцепившись в землю, в песок, словно боялся выпустить из рук что-то очень дорогое; я был как утопающий в море, который впился в обломок спасительной доски. Земля подо мной казалась мне этим обломком доски. Я дышал с трудом, со свистом и хрипом, как полузадушенный пес. Грудь сдавило железными тисками. Жилы напряглись, всего меня наполнила боль, от которой вот-вот должна была лопнуть, разорваться кожа.
Ужасающий, сводящий с ума свист внезапно прекратился. Тиски, сжимавшие грудь, ослабли, дышать стало легче. Страх испарился, остались лишь смущение и стыд. Смех Аббас-ага окончательно привел меня в чувство:
