Я почувствовал, как солнечные мураши спускаются по моей спине и расползаются по всему телу. На память пришла картина: саранча в муравейнике, живьем съедаемая муравьями. Я содрогнулся. Жара пропитывала все тело, проникая под кожу, в кровь и мозг. Я был весь мокрый.
В стороне от машины на земле лежали двое — молодые муж и жена. Она была беременна. В автобусе они не умолкая говорили о будущем ребенке, обсуждали, как назовут его, каким он будет. Все планы, все разговоры были вокруг ожидаемого события, и оба они тихонько смеялись от счастья. Теперь муж и жена лежали на боку, притихшие и испуганные. Я видел ее спину, круглый контур живота, чувственный изгиб бедер. Всей тяжестью массивного тела она прильнула к земле, руки покоились на животе, как бы охраняя и защищая драгоценную ношу. Она дышала тяжело и часто, словно задыхалась. Муж с лицом обиженного ребенка печально смотрел на нее. Казалось, он вот-вот заплачет.
По ту сторону машины расположились остальные пассажиры. Я перебирал в памяти все, что узнал о них. Вон те два крестьянина по пути все время считали и пересчитывали: «Четыре тумана да пятнадцать туманов будет двадцать без одного…» Теперь они сидели, поглядывая лишь друг на друга, и тревога, охватившая всех прочих, почти не ощущалась в них. Неподалеку сидел мулла и обмахивался полой халата. Я узнал его по круглой бритой голове. В машине он раза три-четыре обращался к пассажирам с призывом вознести молитву богу, а потом смолк.
Брат и сестра, без конца ссорившиеся и пререкавшиеся, теперь сидели молча. Брат, который был помоложе, казался смышленым и застенчивым. В пути он все старался утихомирить свою придурковатую, строптивую сестру, но ничего у него не получалось, и теперь он сидел поникший от стыда, обливаясь потом.
У дервиша[13] лицо по-прежнему было закутано. Даже при выходе из машины он не рискнул раскрыться, чтобы, не дай бог, один из молодых людей, расхаживавший с фотоаппаратом и снимавший то одного, то другого пассажира, неожиданно не щелкнул бы и его.
С дороги доносился монотонный звук ударов молотка… Потом все стихло. Я еще не успел понять, что произошло, как раздался голос Аббас-ага:
— Что, по руке попал?
— Да — будь она неладна — руку придавил, — ответил голос Махмуда.
Я услышал звук разрываемой материи, приподнялся и сел. Глаза слепило от солнца, и все вокруг показалось мне темным. Силуэт Махмуда исчез за машиной. Темные, маленькие пятна двигались по земле. Только я стал вглядываться в них, как из-за машины опять вышел Махмуд: одна рука обвязана тряпкой, побледневшее костистое лицо — будто клок желтой ткани.
