Вот так сам он будет двигаться и двигаться по своей прямой, как кукушка на часах… выскакивать и исчезать… работать, стареть и превращаться в рухлядь, и все ради того, чтобы хорошо поесть, хорошо поспать, хорошо…
Кемаль закрыл глаза. Он знал, где он сейчас находится, куда пойдет автобус. Что передадут по радио. Что напишут в газетах.
— Сейчас половина пятого, сегодня суббота. Я живой… я живу… я… я… знаю… — растерянно произнес он.
В ушах звенел голос ручья, этот голос нарастал, ширился, пока не заполнил все нежным, мелодичным журчанием.
«Разнести бы эту проклятую прямую! Хоть бы в пропасть въехала проклятая машина!» — сказал про себя Кемаль, а потом услышал свой прерывающийся голос:
— Ты знала, Парвин… ты знала… куда ехать, куда идти.
Его остановка. Он вышел из автобуса. Небо все такое же хмурое и сумрачное. Ветер сгибал деревья, рвал сухие листья.
Ноги несли Кемаля по знакомой дороге. Ветер ерошил волосы, засыпал глаза пылью.
Вот бакалейная лавка. Старик хозяин возился на пороге с мангалом. Он улыбнулся Кемалю, сказал, потирая руки:
— Сильно похолодало… зима идет…
Кемаль купил пачку сигарет и спички. Закурил. Пошел дальше. Над головой громыхнуло, деревья зашумели. Пыль змейками поползла по улице, стала подниматься в воздух. Кемаль успел добраться до управления, когда на тротуар упали первые крупные капли.
Он поднялся по лестнице. Вышел служитель, распахнул дверь. Кемаль прямо прошел к своему столу, сел. Перед ним лежала пачка писем и бумаг. Мельком проглядев их, задержался на одном, адресованном ему письме: «Глубокоуважаемый заместитель управляющего…»
В нем поднялось отвращение. Он опять закурил, рассеянно оглядывая новые, сверкающие полировкой столы и стулья, стараясь сосредоточиться. Встал, подошел к окну. Прислонившись к стене, он, следил, как серый папиросный дым, покружив у лица, уплывал в глубину кабинета и таял. Потом стал слушать, как шумит за окном ветер и дождь.
Когда-то, много лет назад, он за один присест сочинил целое стихотворение, воспевающее ветер и дождь. Оно было напечатано в журнале. А сейчас он никакими силами не может вспомнить из него ни одной строки.
Это все было таким далеким теперь, таким чужим. Он просто не понимал, как, в каком состоянии мог написать стихи.
Дверь открыл начальник:
— Ну и дела на небесах… ну и дождь, — сказал он, усаживаясь.
Кемаль предложил ему сигарету и снова отошел к окну. В ушах его звучал только дождь. Откуда-то издалека долетала прекрасная, печальная мелодия. Казалось, будто звонкий ручей прокладывает себе дорогу среди камней и бежит, бежит вперед.
