Глаза старика светились, на лице было написано полное удовлетворение.
Он рассказывал, как его сын проиграл в карты казенные деньги и решил покончить с собой.
— Вот, господа мои хорошие, что он сделал со мной, со стариком. И что мне, пожилому человеку, оставалось делать? Двести тысяч туманов просадил! Через два дня пришли к нему принимать кассу, тут все и открылось. Все состояние наше пошло прахом, все пропало.
А потом — простим его великодушно — сын мой не вынес позора и оставил после себя письмо такого содержания: «Я не хочу терпеть позор и потому кончаю свою жизнь. О братья, пусть послужит вам уроком моя жестокая судьба и отвратит вас от картежной игры!»
И сын мой окончил счеты с жизнью порцией опиума. Утром пришли — он лежит. На губах пена, лицо синее… Все! Мертвый!
Как бы вы поступили на моем месте? Могли бы вы безучастно наблюдать, как тело вашего дитя несут обмывать?
Господа хорошие, все Мы в жизни играли и проигрывали, хотя бы раз. Играли в свое ремесло, в любовь, в женитьбу, играли и проигрывали. И доходили до крайности. Но мы не убивали себя. Ведь в сердце человека должна быть какая-то привязанность, какая-то надежда, чтобы не потонуть, удержаться в жизни…
Вот так, господа почтенные. Сын мой был очень ко мне привязан. Можно представить себе, что пережил он, какие мучения перенес. И никакого выхода из этого скандала не было, дорогие… никакого выхода. Должен был я спасти, выручить своего несчастного сына?
Так-то, дорогие… Был у меня клочок земли в Хасан-Абаде, под Кереджем[11], продал его. Продал дом в городе, заложил лавки. Продал последний ковер, дорогие мои. Остальные деньги наскреб кое-как в долг, под честное слово. Выплатил все — и спас своего сына от позора… А сам всего лишился, дорогие мои…
Рукавом рубахи старик вытер горькую слезу, катившуюся по щеке. Казалось, он и сейчас ощущает всю тяжесть обрушившегося на него несчастья.
— Ну, а теперь… теперь, когда их отец стар стал, немощен, без гроша за душой, все о нем забыли, забыли, что он в больнице, что жизнь в нем едва теплится… Взглянуть бы на них и умереть можно… А какие ласковые, какие милые были малыши… Э, да разве вам понять это? Придут, бывало, ко мне в комнату, играют, играют со мной. Накуплю для них сластей разных, угощаю. С детьми забывает человек и о старости своей и о тщете жизни, перестает чувствовать жестокую, карающую судьбу. Посажу, бывало, их на колени и качаю, качаю, как на качелях. Как хорошо было! А то начну щекотать, а они смеются…
