Афат-ханум жила в нашем предместье не так давно и не все еще знала.
Баба взвалил жену на спину. Старуха тоже заторопилась:
— Чего ж, теперь… пойду домой… Мое дело сторона…
— Иди, иди себе на здоровье, до свидания, — перебила ее матушка каким-то сдавленным, дрожащим голосом.
Старуха мгновенно исчезла.
— Ах, проклятая собака, прибери тебя господь, — пробормотала Афат.
— Ладно, пусть идет… Что нам-то делать? Мы-то зачем связались с этой дурой, прах нам на голову? — заметила матушка.
— Она знает, что натворила, вон как улепетывает…
Мы вышли из лавки. Баба нес жену, за ним шли матушка и мы. Вдруг жена Баба начала шумно дышать. Воздух вырывался из ее рта с клокотанием и шумом, как будто в мешке пересыпался песок.
Всхлипывая, запричитала Афат-ханум:
— Подлый ты, жестокий… И чем она виновата, бедная? За что так обошелся с ней? Именем Дорогой Зохры[8] заклинаю, чтоб тебе ноги переломало, чтоб тебя машиной переехало…
Матушка молчала, крепко стиснув губы, будто она решила вовсе не открывать рта.
Мы сделали всего несколько шагов, а Афат опять запричитала:
— Остановитесь на минуту… ради всех святых…
Она забежала к себе в дом и выскочила оттуда раздетая, держа в руках свое новое теплое пальто. В расстегнутой сорочке, с непокрытой головой, догоняла она нас, двигаясь невероятно быстро. Она подбежала, накинула пальто на жену Баба, сверху потуже обмотала ее шалью и опять заголосила. Я так и не понял, плачет она, угрожает или просит.
— Ханум, дорогая, милая моя, разрешите и мне с вами пойти.
Матушка не отвечала. Мы снова тронулись в путь. А позади голос Афат-ханум продолжал умолять:
— Ради бога, разрешите… разрешите…
Мы ускорили шаг. Афат-ханум все стояла у стены, шумно дыша и икая. Она недавно вышла замуж и теперь ожидала ребенка. Лицо ее, обычно веселое, смеющееся, сейчас сморщилось, исказилось от слез и горя так, что трудно было узнать ее.
Мы уже заворачивали за угол, когда в последний раз до нас донесся крик Афат:
— Азиз-ханум, дорогая, скорее… скорее несите ее!..
Я обернулся — женщина все еще стояла у стены, раздетая, с непокрытой головой.
Стало чуть светлей. Все покрывал снег. Было холодно. Лицо онемело от резкого ветра. Шли быстро. Впереди — Баба, за ним — мы с матушкой. Баба совсем согнулся под ношей, так что со стороны казалось, будто идет он на четвереньках. Он тяжело и часто дышал, а жена не шевелилась и не издавала ни звука. Мне начинало казаться, что она уже и не дышит… Крупное тело ее бесформенным тюком покоилось на спине Баба, а ноги, словно сами по себе, торчали из-под шали и слегка подрагивали при движении Баба.
