Ничего разглядеть я не смог, а дальше идти боялся. И тут мой взгляд упал на одну из каморок в глубине двора. Оттуда торопливо поднимались матушка, бабушка Сакине и та незнакомая старуха. Они уже почти пересекли двор, когда из глубины подвала, как два голубя, вдруг взметнулись чьи-то руки. С отчаянием они ухватились за край порога, а затем показалось лицо женщины, белое-белое, под цвет снега, что покрывал двор. Глаза на этом лице — как два провала, рот широко раскрыт, будто вот-вот вырвется из него: «А-а-а-а-а!» Руки женщины простерлись вперед, сама она распласталась на снегу и глядела вслед матушке, словно вымаливая что-то. Изо рта вместе с немым криком поднимался белый пар.
Вдруг мне показалось, что эта женщина — Туран-ханум, только наша Туран-ханум была не такая худая.
Я невольно подался вперед, чтобы разглядеть ее получше. Но в этот момент фигура с протянутыми, трепещущими руками, с обнаженной грудью, вырвавшейся из рубашки прямо на снег, с темными разметавшимися волосами качнулась и медленно поползла вниз.
Уже не было видно ни головы, ни лица, только метались руки, несся крик «а-а-а-а» и белый пар таял в воздухе.
Я бросился к выходу.
* * *
Мы отошли уже довольно далеко от того дома, когда бабушка Сакине остановилась, оглядела сверток и спросила:
— А теперь что с ним делать?
— Заладила «что делать», «что делать». Я уже сказала, что…
Это произнесла моя матушка, но слова звучали нетвердо, как будто в горле у нее что-то застряло.
— Нет, не могу я, не могу… клянусь богом… Ханум, дорогая! Вон, кругом собаки… вороны, — бормотала бабушка Сакине.
На пустыре по обочине дороги носились по снегу собаки. Они что-то вынюхивали, гонялись за воронами. А те, сидя на заборах, на земле, деловито копались носами в снегу и поглядывали на нас маленькими черными глазками.
— Матушка, чего это вороны так снегу радуются? — спросил я.
— Ну, так пойдешь ты или нет? — продолжала матушка, не обращая на меня внимания.
— Я боюсь, как бы кто… Ведь, ханум, дорогая… Боюсь я, — глухо отозвалась бабушка Сакине.
— А вот я не боюсь ничего! — раздался звонкий голос Ахмада.
— Ну да, тебя чертом припугнешь, ты и то испугаешься, — сказал я.
— А ну быстрей! Что за баба, совсем нас изведет, Ты что, ждешь, пока солнце взойдет и видно станет?.. — грозно торопила матушка.
— Никакого черта я не боюсь, совсем не боюсь, — не унимался Ахмад.
— Не могу я, не могу… ханум, дорогая… — упиралась бабушка Сакине.
И матушка закричала:
