Что ожидает Россию в будущем, как сложится судьба ее протагониста – русского интеллигента, означает ли все происходящее конец русской истории (и конец истории вообще) или будет найден неожиданный поворот и традиционная ценность российской жизни – страсть к умозрительным построениям и духовным исканиям – обретет новый, но не менее утопический смысл? Ответ на это даст представляющееся теперь таким безнадежным будущее. Ибо, как сказал Паскаль, «ничто так не согласно с разумом, как его недоверие к себе».
1992
Спустя почти два года после августовского путча многие ощутили, что в России не складывается нормальная жизнь. Почему?
Для нормальной жизни мало желания. Норма – это общественный договор согласия, покоящийся на добровольном признании общественных и жизнеутверждающих стереотипов, которые ощущаются как нечто естественное.
Кажется, не трудно найти правила и ценности, признаваемые если не всеми, то большинством: христианская, православная вера (раз мы говорим о России), знаменитая русская литература, уважение к труду и собственности, уважение к жизни как таковой… Абстрактно это нерушимые ценности, способные объединить, как в таких случаях говорят, «людей доброй воли»; в действительности эти ценности объединить никого так и не смогли.
Как поступало российское общество, видя, что столь очевидные для него ценности не кажутся таковыми для «непросвещенного и неразвитого» народа? Так же, как взрослые поступают с детьми – ценности объявлялись сакральными. «Святое для каждого русского светлое имя Пушкина», «только возрожденная Церковь способна возродить нравственность великого народа», «жить не по лжи» – заклинания, в основном не достигавшие цели, разбивались о гранитные волнорезы острых, но пессимистических догадок: «есть блуд труда, и он у нас в крови» (Мандельштам); «когда я слышу слово “доброта”, я беру шапку и выхожу вон» (Шаламов).
Императив долженствования, применяемый к социальной жизни, плох не только потому, что сомнителен, но и потому, что не работает. Церковь, вера, культура, язык существуют во времени и являются производными от него. Как бы ни хотелось блага для своего народа, нельзя забывать, что мы живем в эпоху кризиса христианства. Как представляется, силы христианской веры (сколько бы усилий для ее реставрации и реанимации ни предпринималось) может быть достаточно, чтобы придать смысл жизни отдельного человека, но вряд ли ее хватит для структурирования жизни государства и общества. Современному периоду христианства, пожалуй, более всего соответствует эпитет «интимный». Потому что жизнеутверждающая норма не появляется по приказу, она равнодушна к призывам, проповедничеству и культуртрегерству; она, думается, вполне может быть отнесена к явлениям физической и социальной природы и способна подчиняться их законам.
