— Ах, факты — а что такое, собственно, факты? Всего-навсего то, как выглядят те или иные обстоятельства в данную минуту…
— Вы не получали вестей из города? — напирал мистер Грисбен.
— Ни звука. Так что видите… Болч, возьмите себе еще petite marmite.[25] Мистер Фэксон… прошу вас, садитесь между Фрэнком и мистером Грисбеном.
Обед состоял из череды сложных блюд, которые церемонно отпускал похожий на прелата дворецкий в сопровождении троих высоких лакеев, и было заметно, что действо доставляет мистеру Лавингтону явное удовольствие. Видимо, подумалось Фэксону, это была его слабость — как и цветы. С появлением молодых людей хозяин дома сменил тему беседы — не резко, но решительно, — однако секретарь почувствовал, что прежний разговор все еще занимает мысли двоих гостей постарше, и мистер Болч спустя некоторое время проговорил — голосом последнего выжившего при обвале в шахте:
— Если это случится, это будет величайший крах с девяносто третьего года.
Вид у мистера Лавингтона был скучающий, но учтивый.
— Сейчас Уолл-стрит>{58} способна выдержать крах куда лучше, чем тогда. Она заметно окрепла.
— Да, но…
— Кстати, о крепости, — вмешался мистер Грисбен. — Фрэнк, вы заботитесь о своем здоровье?
Щеки юного Райнера вспыхнули.
— Ну конечно! А иначе зачем я сюда приехал?
— Вы проводите здесь примерно три дня в месяц, не так ли? А остальное время — в людных ресторанах и жарких бальных залах в городе. Я думал, вас отошлют в Нью-Мексико!>{59}
— А, у меня новый врач, он говорит, это чушь.
— Судя по вашему виду, этот новый врач ошибается, — без обиняков заявил мистер Грисбен.
Фэксон увидел, как лицо юноши снова побелело и под веселыми глазами залегли темные круги. В тот же миг дядюшка посмотрел на него пристальнее прежнего. В этом взгляде была такая забота, что между племянником хозяина дома и бестактным любопытством мистера Грисбена словно бы возник невидимый заслон.
— Мы думаем, Фрэнку гораздо лучше, — начал мистер Лавингтон. — Этот новый доктор…
Дворецкий приблизился и что-то прошептал хозяину на ухо, отчего мистер Лавингтон внезапно переменился в лице. Лицо у него от природы было таким бесцветным, что, казалось, оно не столько побледнело, сколько выцвело, скорчилось, съежилось во что-то расплывчатое и зыбкое. Он привстал, потом снова сел и оглядел собравшихся с застывшей улыбкой.
— Прошу меня извинить. Телефон. Питерс, подавайте следующее блюдо. — И с этими словами Лавингтон нарочито уверенными шажками вышел за дверь, которую открыл перед ним лакей.
