Еле до дому Вера Васильевна добралась. Когда раздевалась, еще подумала, что надо бы спуститься, в ящике посмотреть — может, почта есть. Но ладно, пускай лежит, от Антона Бельяминовича сегодня уже ничего не будет, он и так ее в последние дни письмами забросал с военных самолетов. А остальное пускай лежит. Нет сил даже на первый этаж спуститься.
И как легла она (а время уже одиннадцать, солнышко светит, за окном нормальная жизнь — дети бегают, собаки лают, а она как мертвая), так и проснулась, когда Виктор уже с работы пришел и начал на кухне кастрюлями греметь.
— Ну, ты даешь! — сказал Виктор, когда она на кухню в халате вышла. — А что есть будем?
— Ты бы ночь проработал!
— Работали не меньше тебя! — очень не любил Виктор Степанович, когда дома с едой непорядок, тут он к любой мелочи мог прицепиться, чтобы зло сорвать. — А скажи, когда у Лемешевой дом сгорел?
— А что?
— Так, интересно.
— Она говорила, что в ночь на двадцать пятое. Она двадцать пятого звонила. А что?
— Интересно получается. Дом двадцать четвертого сгорел, она двадцать пятого письмо пишет, и все у нее в порядке, даже лук хочет прислать. Это как получается?
Ну и все, Вера Васильевна. Вот вы и вляпались. Трудно вам было утром за почтой спуститься, теперь расхлебывайте. Просили эту аферистку со своим луком соваться!
— Письмо, что ли, было?
— А хотя бы и было. Как ты это объяснишь?
— Может, я ошиблась? — говорит Вера Васильевна. — Может, она потом горела? Слышно было плохо. Какая тебе разница от того, что она не двадцать четвертого, а двадцать пятого горела?
— Ну да, конечно. Я тут ни при чем. Может, она и вовсе еще не горела, а только собиралась дом поджечь, а я все равно денежки плати. С поджигателями знаешь как поступают?
— С какими поджигателями? Ты чего мелешь?
— Самая настоящая поджигательница и есть, если дом еще не сгорел, а она уже деньги просит.
— Что ты на старуху взъелся? Она, может, и не соображает уже, что пишет. Дай письмо.
— А ты соображаешь? — не собирался сдаваться Виктор Степанович, он словно брал реванш за вчерашние унижения, когда он ходил по дому, как побитая собака. — Ты очень соображаешь. Неизвестно куда пятьсот рублей ухнула — это ты сообразила. А ты эти деньги заработала?
Ну, Вера Васильевна! Вот он, удобный момент. Сейчас обострить ситуацию — а что, мол, ты меня допрашиваешь? разве я не свободный человек? — и все станет на свои места. Оставайтесь, Виктор Степанович, со своими гадиками и деньгами, а я своей дорогой пойду, потому что она у меня наконец появилась. Или лучше так: оставайтесь со своими деньгами, только дайте, пожалуйста, на время половину в долг под самое честное слово и, если хотите, под любые проценты. А то как она Антону Бельяминовичу поможет? Или ей тоже по американскому образцу на вооруженный грабеж идти? Но это уже совсем ерунда получается: отпусти меня на волю и крылья дай, чтобы лететь. Не может Вера Васильевна поступить сейчас так, не может сказать слова, которые прямо в горле стоят. Кто же тогда Антону Бельяминовичу поможет, если она сейчас во всем признается? Так что терпеть нужно. И не только ради себя и будущей совместной жизни с дорогим человеком, но и ради государственных интересов, потому что нужно выставку экспонатами пополнить. Так что спрячьте свою правду в карман.
