Ночной полёт. Огнеплавкая лель | страница 33



- Та ладно тебе пиздеть! – не соглашался змей. – Прётся тут на халяву и всё нахуякает.

- Висел бы на полном оттяге в раю всё время, - продолжал себе думать Адам, - и горя бы не знал.

- А поприкалываться же как? – уточнял в тоске змей. – Как дурень бы сидел и не подозревал бы о том…

- Ох и прикольные же вы – с вас прикалываться! – отвернул Адам взгляд от их принастопиздевших харь. Ева блевала во сне. Это был кайф.

Пынжушка

Ну отойдь…

Так и вышло, что стал не один, что звёды по небу, а по лавкам свирчки… Дело разное, чешись не чешись… Так и бытемка, да слухай сам…

Был один человек. Было всё – две руки, две ноги и так далее, полный боекомплект. Жить не жаловаться, а тут вот. Дело в том, что пынжушка была у иго ещё очень поношенная. Хрен бы сым, ну была и была. Но не тут-т. Он иё всё время себе носил, как фашист, не сымал. Чтобы там состирнуть и так далее. Это же не зер гут…

Его за это в партизаны не взяли. На хуй нам такой партизан? И точно: антитеза не приемлет самовозвеличения, а что поделаешь… А взяли иго прямо на фронт. Противотанковым ежом раз такой! Работа не пыльная с одной стороны – стой сибе раком, да радуйся, что попали опять не в тебя. Но то с одной. Стороны. А с другой, если немец шмальнёт в столь приветливо растопырившегося на радостях – то ведь пиздец, даже в поминках собственных поучаствовать чему не останется. Причём это ни пра войну, как уже вдруг подумалось, а всё по-прежнему. То есть да. Про нас с тобой. Может немца типерь и ни так зовут, только оно ведь же всё равно. Допадонились – стоим раком как ёж изготовлены, хули нам!.. Жрём пласстмассу, блюём в унитаз – что для счастья ищё!.. Тоже правильно, не горячую же войну просрали, холодную. Хто и помнит её… Всех как дустом снесло. И хер сым. Оптимизм у нас есть – нас ибут, а мы крепче всё?!.. Эх, друг-пынжушка, з-замь-ёрзнем зимой? Как же так?..

Или мы паразиты иль нет?.. Кто сказал? Да, не Достоевский Федот, это точно уж… Полбеды на ходу отхватилось. Теперь. Отражает сталь сталь. По ночам всходит хлеб, по ногам вьётся рожь, завербованные, все в пыли. Стоек лёд?.. А ты думал как?!.

И уж сами в себя безучастные, как обрезанные в новый год пузырьки, как подтянутые к горлу так высоко колени, что ночь не ночь, расстрел не расстрел. Откуда на этом дне наши тени? Ад – слишком просто. Слишком утрированно. Слишком не помогает. Раскаяние – камень редкий и непринимаемый. Тяга к солнцу – прежняя. Ожоги трёх степеней. И смех. Наш нечеловеческий смех… Захлёбывающийся в боли словно в живой воде… Глумление, циника, готика – вслед за красным смехом чёрная ирония: «Мы никогда отсюда не вывернем?». Вот ты бухал вчера вечером, когда средства массовой информации признали давно минувшее окончание страшного суда. Мы не боимся никаких нахуй судов и ты прав был, что бухал – один хуй они признают это каждый день. Да, мы по всему ни в раю. Но мы горим и плавимся на острых кончиках пламени нашего взметающегося к небесам, порой даже безумного смеха. Психов мы всех повыведем, боль за пазуху!.. Остановим и в очередной раз обезболимся не заметив даже и сами… Мы – нормальные!.. Что с пынжушкай-та у тибя? Чё, порвал? Будет зябко ко мне прижимайсь, мы погнили наскрозь – страха нет.