Знаменитое стихотворение «Мои Пенаты» — общепризнанный шедевр русской усадебной поэзии. Встает вопрос, что здесь вспоминает «русский Гораций с берегов Шексны»: Хантоново (к этому времени уже прочно вошедшее в жизнь Батюшкова) или дедовское Даниловское? В пользу последнего говорят первые строки, сразу же заставляющие вспомнить «начало жизни»:
Отечески Пенаты,
О пестуны мои!
Далее следует описание усадьбы, полное бытовых деталей:
В сей хижине убогой
Стоит перед окном
Стол ветхой и треногой
С изорванным сукном.
В углу, свидетель славы
И суеты мирской
Висит полузаржавый
Меч прадедов тупой;
Здесь книги выписные,
Там жесткая постель —
Все утвари простые,
Вся рухлая скудель!
Скудель!.. но мне дороже,
Чем бархатное ложе
И вазы богачей!..
«Меч прадедов» мог висеть на стене только в Даниловском!
Черная тень наследственного недуга все время преследовала Батюшкова. Угроза нависала как с материнской, так и с отцовской стороны (вспомним судьбу младшего брата его деда). Удар скосил поэта именно в тот момент, когда, казалось бы, его выдающийся талант достиг полного расцвета. Более тридцати лет Батюшков был психически болен (он умер в 1855 году). Всеми забытый, он жил в Вологде у родственников в условиях добровольного заключения. В один из редких моментов умственного просветления он сказал посетившему его Вяземскому: «Я похож на человека, который не дошел до цели своей, а нес он на голове красивый сосуд, чем-то наполненный. Сосуд сорвался с головы, упал и разбился в дребезги. Поди, узнай теперь, что в нем было!»[16]
Даниловское принадлежало Батюшковым с начала XVII века. После смерти Николая Львовича вновь встал вопрос о его продаже, но после некоторых перипетий усадьба была спасена, и владельцем стал сводный брат поэта Помпей Николаевич. Он сделал большую административную карьеру. Достаточно сказать, что он возглавил комиссию по завершению строительства храма Христа Спасителя в Москве. Но пожалуй, крупнейшей его заслугой перед русской культурой стало издание полного собрания сочинений знаменитого брата в связи со столетием со дня его рождения. Помимо этого он собрал большое количество документов о жизни поэта.
Загруженный делами Помпей Николаевич Батюшков годами не приезжал в Даниловское. О своем последнем наезде в родительскую усадьбу он вспоминает: «Отрадно и грустно было мне посетить наше старое Даниловское. Я приехал туда рано утром на наемных лошадях. Управляющий, извещенный мною из Москвы, отпер дом и велел открыть все окна и ставни. Проходя по комнатам, в которых я увидел ту же мебель, как и во времена моего детства, а на стенах все те же портреты Батюшковых в простых деревянных рамках, я мысленно переносился в то время, когда в сумерках маленьким мальчиком любил взбираться на диваны и глядеть на своих дедушек и бабушек в высоких прическах, строго и ласково взирающих на меня, их потомка… Войдя в кабинет отца, я остановился у порога и готов был увидеть его самого, сидящего в вольтеровском кресле, услышать его резкий голос, приводивший в трепет всех обитателей дома. Но в кабинете царила тишина… Я обошел весь дом, преклонил колени перед образницей и спальней матери и вернулся снова в кабинет отца. Раскрыл книжный шкаф, наугад взял один из томов. Это был римский поэт Овидий. Отец преклонялся перед латинскими классиками и свое преклонение передал Константину, хотя никогда не занимался его образованием… На других полках находились произведения французских просветителей…
