— Еще бы, ты ведь такая хорошенькая.
Я слышу это от Розмари? Похоже, она и вправду пытается навести мосты. А я — форменный параноик.
— Хотя в мое время, если девушка не выходила замуж до тридцати, она считалась старой девой.
Ох. Вот видите? Стоит на секунду утратить бдительность — и тебе вцепляются прямо в глотку.
— Сейчас-то все по-другому, любовь моя. — Лайонел добавляет себе картофельного салата и ветчины, даже не подозревая, что рядом с ним его жена и дочь ведут Третью мировую войну. — Времена изменились. Моей Хизер, должно быть, женихи проходу не дают!
Он смотрит на меня с восхищением. Приятно. Хотя бы в глазах Лайонела я самая красивая, талантливая и умная женщина в истории человечества.
— Ну, пусть «с лихвой» — это легкое преувеличение… — иду я на попятную, пристыженная неизменной преданностью Лайонела, — но не в этом дело.
— Ах, не в этом? — манерно чирикает Розмари, накрывая своей ладонью папину. Посторонний принял бы этот жест за бесспорное проявление любви. Ну а по мне, так он скорее собственнический. Написала бы уж сразу на лбу: «Руки прочь, это мое!»
— Нет, дело совсем не в этом, — выразительно повторяю я. — А в том, что… — И осекаюсь.
Видите ли, я уже и сама понятия не имею, в чем, собственно, дело. В этом споре мне точно не победить. Смотрю на Розмари — та аж светится от удовольствия — и сдаюсь.
До поры до времени.
После обеда мы выходим в сад: распиваем на газоне «Пиммз»[20] и играем в шахматы. Лайонел, заядлый шахматист, соорудил огромную доску прямо во дворе, и, когда Розмари уходит прилечь («Эта жара смертельно утомляет!»), мы принимаемся таскать метровой высоты пластиковые фигуры по черно-белым квадратам. Мы с Лайонелом лучшие друзья, но во время партии в шахматы — непримиримые соперники.
— Шах и мат! — триумфально объявляю я, бухая на землю «слона».
Лайонел закусывает мундштук трубки.
— Чушь!
Скрестив руки на груди, наблюдаю, как он расхаживает взад-вперед, сосредоточенно сведя брови.
— Ну? Признаешь поражение? — поддразниваю я.
— Ни за что! — Запустив пальцы в непокорные кудри, он продолжает мерить шагами доску. — Этого не может быть.
— Может, может.
Диалог отработан до мелочей. Всякий раз, когда я выигрываю, реакция у папы одна и та же: удивление, протест и, наконец…
— Господи, и как ты только умудрилась?
Он замирает на месте, руки в боки, на лице недоумение.
— У меня был хороший учитель, — отвечаю я. Как всегда.
— Ты мне льстишь, — бормочет он, ласково похлопывая меня по плечу. — Я играл отвратительно, пока не познакомился с твоей мамой. Я тебе рассказывал про нашу первую партию?
