Я помню её чинно гуляющей с коляской по аллеям горсада — того самого, на деревянной площадке которого она ещё недавно упивалась душещипательным танго «Маленький цветок». На ней была зелёная шляпка с ленточкой, серое, того дипломатичного цвета пальто, который замечательно маскирует ветхость материала, и некрасивые, грубые, в протезной мастерской изготовленные ботинки, один из которых — левый — на толстенной подошве. Вместо же палочки — коляска. Старушки, пасущие у скамеек внучат, смотрели на неё кто с умилением, кто с сочувствием — такая молоденькая, а уже с ребёнком! Но хорошо смотрели. Она чувствовала это, и глаза, которые она робко подымала от коляски, были затаённо счастливыми. Жизнь трудна, кто же спорит! Умерла мама, врачи не умеют вылечить ногу, у племянника отца нет, а на стипендию и пенсию не проживёшь, и потому вместо школы приходится продавать билеты в кинотеатре — трудна, да, но посмотрите, какой прелестный малыш, как он уже понимает все, как хорошо учится его мать, будущий доктор, как пахнут отцветающие чернобривцы и какие необыкновенные письма шлет из Псковской области Володя!
Я прочитал эти письма — ещё не пожелтевшие от времени, но поистершиеся изрядно. И я понял, почему дала мне их моя давняя знакомая. Её не интересовало, конечно, что там напишу я и напишу ли вообще, но вот что прочитаю и увижу, какие возвышенные, какие умные слова посвящали ей когда‑то, — это было для неё важно.
В последнее время я много думаю о Жанне–хромоножке, и я убежден, что вовсе не физический недостаток сыграл роковую роль в её жизни. Тут другое. Или, точнее, все вместе. Козьи царства — в том числе. У Зинаиды, например, их и в помине не было, она сызмальства смотрела на мир трезво и прямо, без миражных дымок. Она говорила: «Мамаша печёнки принесла. Возьмёте?» — «Почём?» — осторожно спрашивала моя хозяйственная бабушка Вероника Потаповна. «Да сколько дадите. Не купила ведь — украла. А в бараке продашь — разговоров не оберёшься».
Вероника Потаповна ушам своим не верила. Да как у тринадцатилетнего ребёнка поворачивается язык говорить такое! Я хихикал. Это Зинка‑то ребёнок?
Я ошибался. И все мы ошибались, считая, что она, подобно Нике с нашего двора или Рае Шептуновой, изведала все, «Ну куда, куда лезешь?» — и сразу поостывал чрезмерный пыл в груди. Для будущего, стало быть, мужа берегла себя. Для Гришки… Но и когда он, хитрый лис, ушел к другой, оставив её с маленьким Егоркой, не очень-то позволяла распускать руки. На жарких словах, на клятвах и вздохах её не провести было. А вот жалеть жалела.
