— Я высоко чту мистера Теобальда, — сказал я. — Вот почему меня так тревожит его долгое отсутствие: мы не виделись десять дней. А вы с ним виделись? Уж не заболел ли он?
— Заболел? Упаси Господь! — воскликнула Серафина с неподдельным чувством.
Ее сотрапезник сердито фыркнул и принялся выговаривать ей: могла, дескать, и навестить страждущего. Некоторое время Серафина в нерешительности молчала, затем, жеманно улыбнувшись, возразила:
— Когда он приходит ко мне — тут нет ничего зазорного. Но если я пойду к нему — это уж будет совсем другое, пусть даже все знают, что он живет как святой.
— Он относится к вам с большим восхищением, — сказал я, — и почел бы за честь, если бы вы навестили его.
Она метнула в меня острый взгляд.
— Да уж. С бо́льшим, чем вы, сэр. Что греха таить!
Я, разумеется, стал убеждать ее в обратном, призвав на помощь все свое красноречие, и синьора Серафина призналась, что в прошлое мое посещение я не возбудил у нее симпатии и, когда Теобальд вдруг исчез, она решила — не иначе как я отравил его душу наветами на нее.
— Плохую бы службу вы ему сослужили, можете мне поверить, — сказала она. — Мы с ним давние друзья. Никто не знает его, как я. Много лет он приходил сюда из вечера в вечер.
— Я и не утверждаю, что знаю его, тем паче понимаю: он для меня загадка! К тому же он, кажется, немного… — И я поднес пальцы ко лбу, а затем покрутил ими в воздухе.
Серафина перевела взгляд на своего приятеля, словно в надежде получить подсказку. Но он только пожал плечами и наполнил до краев стакан. Тогда синьора повернулась ко мне со сладкой вкрадчивой улыбкой, какую меньше всего можно было ожидать на столь чистом открытом челе.
— Вот за это я и люблю его! — провозгласила она. — Люди не жалеют таких, как он. Потешаются над ними, презирают их и обманывают. Он слишком хорош для нашей грешной жизни. Это он сам решил, что здесь, в моем скромном жилище, нашел свой рай. Ну а если ему так кажется, я-то тут при чем? У него засело в голове — право, и сказать-то как-то неловко, — будто я похожа на Пречистую Деву, да простит мне Господь! Ну и пусть так думает, коли ему угодно. Он меня когда-то пожалел, а я не из тех, кто не помнит добра. Вот я и привечаю его каждый вечер, спрашиваю о здоровье и позволяю глядеть на себя с разных сторон. На этот счет скажу без хвастовства: было когда-то на что поглядеть! Он, бедняжка, даже занять меня не умеет! То сидит часами, слова не вымолвит, а другой раз, напротив, — говорит без умолку: об искусстве да о природе, о красоте, и долге, и еще о сотне всяких вещей, в которых я ничего не смыслю. Только извольте заметить, он ни разу не сказал ничего такого, что женщине неприлично было бы выслушать. Может быть, у него мозги и набекрень, так ведь он все равно что святой.
