Было время, когда я обижался, что «Таймс» ни разу не опубликовал ни одного моего письма; сегодня я воспринимаю отказы газеты как комплимент.
Этим я не хочу сказать, что вполне перерос желание признания. И все же с возрастом происходят определенные изменения, особенно в структуре ценностей. Недавно я читал лекцию 700 шведам, набившимся в шестисотместный зал, и не испытывал от этого ни восторга, ни гордости. Я полагал, что мне это действительно безразлично, пока не задал себе вопрос: «А как бы ты себя чувствовал, если бы в аудитории было всего 10 человек?» Ответом было: «Ужасно бы расстроился!» Так что хотя тщеславия у меня и в самом деле нет, но и разочарований я не хочу.
Амбиции с возрастом умирают, но признание — это другой вопрос. Мне бы не хотелось увидеть книгу с названием, скажем, «История прогрессивных школ», в которой не было бы упомянуто о моей работе. И вообще, до сих пор мне не довелось еще встретить человека, который был бы искренне равнодушен к признанию.
У возраста есть свой комический аспект. Годами я старался идти в ногу с молодыми — молодыми учениками, молодыми учителями, молодыми родителями, — видя в старости тормоз прогресса. Теперь, когда я состарился и стал одним из тех Стариков, против которых я так долго выступал, я чувствую себя иначе. Недавно, когда я беседовал с 300 студентами в Кембридже, я чувствовал себя самым молодым человеком в зале. Это правда. Я сказал им: «Зачем вам нужно, чтобы такой старый человек, как я, приходил и рассказывал вам о свободе?» Теперь я размышляю о жизни не в категориях юности и старости. Мне кажется, что годы мало влияют на образ мыслей человека. Я знаю 20-летних парней, которым 90, и 60-летних мужчин, которым 20. Я думаю о людях, используя понятия свежести восприятия, энтузиазма, отсутствия консерватизма, омертвелости или пессимизма.
Не знаю, смягчился я с годами или нет. Я совсем не так легко, как раньше, переношу дураков, меня гораздо сильнее раздражают скучные разговоры и меньше интересуют личные проблемы разных людей. Но я слишком много их выслушал за последние 30 лет. Меня гораздо меньше интересуют веши, и мне редко хочется что-нибудь купить. Я уже сто лет не заглядывал в витрину магазина одежды. И даже любимые раньше магазины инструментов на Юстон-роуд больше меня не привлекают.
Если я и достиг того этапа, когда детский шум утомляет меня больше, чем раньше, я не могу сказать, что возраст принес с собой нетерпимость. Я по-прежнему могу спокойно смотреть, как ребенок делает всякие глупости, изживая свои старые комплексы, зная, что придет время и этот ребенок станет хорошим гражданином. Старость утишает страхи, но и ослабляет мужество. Раньше, много лет назад, увидев мальчишку, который грозит выпрыгнуть из высокого окна, если не будет сделано то, что он хочет, я бы с легкостью сказал ему: «Вперед, прыгай!» Я не слишком уверен, что сегодня я сделал бы то же самое.
