Ампаро знала, что ребенок, который уже давал о себе знать, помешает ей добиться исполнения мечты в мире театра и кино. Однако, словно все это было шуткой, она ожидала, что кошмар рассеется так же легко, как и произошел. Утешая себя, Ампаро мечтала о фотостудии, где будет стоять кресло с ее именем.
— Ты выйдешь замуж? — спросила Эвита.
— Он не хочет, да и я тоже.
— Отдашь ребенка своим родителям?
— Они не захотят меня больше видеть, — вздыхала Ампаро. — Тебе хорошо, ты никого не любишь… Никого, кроме своего брата Хуана…
В шкафу Ампаро ревниво хранила платье из золотой парчи, которое мечтала надеть в день премьеры. Много раз она не могла устоять против искушения уступить желанию облачиться в эту парчу, наивно веря, будто великий день уже наступил. Когда она замечала фотографа, то начинала говорить громче. Робко заявляла, что ее отец миллионер, хотя всем было известно — он переносил тюки товаров в порту. Ампаро надеялась выиграть конкурс на радио, но ее обошел десятилетний комедиант-фокусник.
Однажды вечером Ампаро исчезла в своем золотистом парчовом платье, накинув сверху пальто, а на следующий день несколько газетных строк известили о ее судьбе. Ловушка захлопнулась. Ампаро бросилась под поезд метро.
В 1939 году Эва Дуарте отправилась в Голливуд. Так, безнадежно больной, разуверившись в помощи врачей, костоправов и шарлатанов, решается на паломничество в Лурд.
Она проделала это путешествие в компании с другими кандидатами на завоевание славы, среди которых были гном-акробат, давно повзрослевшая скрипачка-вундеркинд и подающая надежды танцовщица. Со всеми заключил в Буэнос-Айресе контракт импресарио Харум Часки. Компания «Метро-Голдвин-Майер» запланировала съемки большого музыкального фильма, действие которого разворачивается в Аргентине. На место был послан открыватель талантов; руководители компании питали надежду, что он привезет по крайней мере немного местного колорита.
В Голливуде, оказавшись в студии проб, где ее принялись фотографировать под разными углами, Эва решила, что выиграла партию. Но когда ей снова принесли фотографии, испещренные пометками синим карандашом, она упрямо отказалась поверить в обоснованность предлагаемых изменений. Она отказалась разрушить свою башню из волос. Не пожелала, чтобы ей подпиливали зубы, отвергла предложение убрать небольшую выпуклость, которая портила форму носа.
Эвита не научилась ни ходить в соответствии с полученными указаниями, ни петь с тем взглядом и интонацией, каких от нее требовали. Единственное, на что она соглашалась, — это улыбаться, улыбаться, улыбаться.
