«Многое в наших отношениях, — говорит сегодня Жан-Пьер, — получилось не так, как хотелось бы. Как бы то ни было, я был совершенно счастлив исходом, да и она тоже. В конце концов, — философски улыбается он, — лучшее достается лучшим».
— Грейси; — как бы невзначай спросила Ма Келли, узнав, что Жан-Пьер собирается приехать в Америку, — должна ли я пригласить мистера Омона к нам в Филадельфию?
— Как хочешь, мама, — спокойным тоном ответила Грейс.
«И тогда мне стало понятно, — вспоминала позднее миссис Келли, — что она больше не собирается за него замуж. Она все еще ждала своего принца».
Разумеется, Ма Келли говорила в переносном смысле, хотя ей и не откажешь в некотором предвидении. В то время, когда в конце лета 1955 года она обсуждала с Грейс перспективы приезда к ним Жан-Пьера Омона, ей лишь было известно, что во время Каннского кинофестиваля у дочери состоялась мимолетная и в высшей степени формальная встреча с монакским князем Ренье. Однако ни матери, да и никому другому не было известно, что эта мимолетная встреча все-таки имела кое-какие последствия, о чем Грейс дипломатично умолчала в то время. В 1989 году в интервью американскому писателю Джерри Робинсону князь Ренье впервые признался, что его торопливое рукопожатие с Грейс б мая 1955 года привело впоследствии к переписке, которую они временно держали в секрете. Грейс спустя несколько дней послала князю записку с выражением благодарности. Ренье был весьма счастлив написать ответ симпатичной актрисе, чье спокойствие и отсутствие какого-либо кривлянья, свойственного иным звездам, произвели на него неизгладимое впечатление. «Я был приятно удивлен, — позднее объяснял он, — потому что находился под впечатлением увиденного в кино или прочитанного, а все оказалось совершенно не так, как я ожидал».
Для Грейс было вполне естественным проявлением вежливости написать Его Высочеству, и к середине лета 1955 года между ними завязалась регулярная переписка. Грейс прилежно писала письма, однако ее посланиям не хватало глубины. Короткие, взволнованные, написанные круглым детским почерком записки, которые она рассылала своим друзьям, свидетельствуют о самых искренних чувствах, однако Грейс подчас не хватало слов, чтобы выразить их. Ренье, бегло владевший как французским, так и английским, был мастером эпистолярного жанра. И хотя в разговорах князь частенько проявлял осмотрительность, в письмах он представал полной противоположностью себе: мудрым и остроумным, обезоруживающе честным. Застенчивый в жизни, Ренье в своих частных письмах словно сбрасывал с себя оковы условностей, и слог его лился свободно и естественно. У тех, кто переписывался с ним, возникало впечатление, будто князь обращается к ним как бы держа за руку. Неудивительно, что и у Грейс вскоре тоже возникло такое чувство, будто она близко знакома с князем.
