Джулиана давно не работала на этажах, не мыла полы, сгибаясь в три погибели, не вытирала пыль быстрыми, заученными движениями. Обычно она обслуживала завтрак в зале на первом этаже. Накрывала столы, следила за приготовлением кофе и соков, заботилась о том, чтобы все клиенты были довольны. На завтрак отводилось три часа. Все это время клиенты шли друг за другом, кто с заспанным видом, кто явно торопясь, все с желанием насытиться и увенчать свое пробуждение кофейным ароматом. Она раскладывала еду по тарелкам, перестилала скатерти, доливала воду в кофеварку. Она любила свою работу. За столиками разговаривали на самых разных языках. Никто не обращал на нее внимания. Она незаметно сновала по залу, следя за порядком.
Сегодня, в коридоре третьего этажа, она оказалась в тишине, и аромат кофе сюда не проникал. Она была одна. Вспомнила, как начинала здесь пять лет назад. Уборщицей. И вот вновь очутилась в этих длинных, выстланных паласами коридорах. Ей предстояло убрать каждый номер, и везде одно и то же, везде одни и те же правила чистоты: открыть окно, взбить подушки, перестелить постель, сменить полотенца, вымыть ванную и пропылесосить. Она стояла перед номером 305 и думала о том, что все сегодняшнее утро будет посвящено уборке. Улыбнулась. Вспомнила, как провела здесь, в отеле-люкс «Санта-Лючия», две ночи. Два раза эти роскошные номера оказались в ее распоряжении. Джозуе-администратор предупредил ее в последний момент. Номера оплачены, клиенты не появились. Они с Маттео примчались сразу. Это было до рождения Пиппо. Две ночи. В этом дремлющем дворце. Она опять улыбнулась. Воспоминание об этих упоительных ночах скрашивало ожидавшую ее работу.
Когда отец с сыном свернули в переулок делла Паче, Маттео полегчало. Толпа схлынула. Территория рынка закончилась, больше помех на их пути не будет. Именно в этот момент малыш расплакался. Сказал, что устал, что ему больно, когда отец дергает его, что у него развязался шнурок и он хочет передохнуть. Маттео ничего не хотел слышать. Он продолжал тянуть Пиппо за руку и раздраженно бросил ему «поторопись», чтобы Пиппо понял: до школьных ворот все просьбы бесполезны, пусть и не пытается, а стиснет зубы и идет за ним.
На какую-то долю секунды он заколебался, не перейти ли на другую сторону улицы. Там тень, но это опять потеря времени. Плевать, пойдет по солнцу. Все равно он уже весь в мыле.
Именно тут, на углу переулка делла Паче и улицы Форчелла, все покатилось в тартарары. Сначала он вообще ничего не заметил. Продолжал упрямо дергать Пиппо за руку. Потом раздались крики, и он остановился. Нет, он не испугался. Он еще ничего не понял. Огляделся. Ощущение было странным. Застывшие, удивленные лица людей. Крики. Какая-то женщина с корзинкой в нескольких метрах от нас, стоя на четвереньках, привалилась к машине, и ноги у нее дрожали, словно по ним полз паук. Маттео замер на мгновение, показавшееся ему вечностью, скорее телом почувствовал опасность и упал на тротуар. Его словно парализовало от страха: и тело, и голову, и дыхание. Он услышал выстрелы. Перестрелку. Прижал сына к тротуару, прикрыв собой. Вдыхал раскаленный асфальт, солнце уже успело нагреть его. Крики повсюду. Вернее стоны — долгие, пронзительные, вместе с ними уходил страх и возвращалось дыхание.
