- И вовсе но "спешиал", а "элек-тла", - произнес кто-то за его спиной, с видимым трудом выговаривая марку медленно уползающей машины. - Самая плостая "электла", и фалы косенькие, видал?
- "Фалы", - передразнил Фрэнк, и не по злобе, а от досады на себя конечно, это была самая неподдельная "Электра" с двумя парами фар, посаженными вразлет, словно глаза у миссис Ногуки. - Ты бы разговаривать подучился, чем лезть со своими замечаниями к человеку, который еще в пеленках пил молоко пополам с бензином!
Фраза получилась столь великолепной, что Фрэнк даже головой покрутил не услышал ли еще кто-нибудь. Но улица была пуста, за заборов тоже притихли.
- Ладно, - примирительно проговорил Фрэнк, - лезь через забор, и если ты не будешь воображать, что знаешь машины лучше меня, то мы с тобой, так и быть, поладим, особенно если бы ты прихватил с собой пару "гумми".
За забором было тихо - никто не делал попыток последовать его любезному приглашению.
- Ну, чего ты там чешешься? - Когда челюсти Фрэнка хоть на минуту оказывались в состоянии вынужденного простоя, он испытывал постоянно растущее раздражение. - Боишься, что твой предок тебя застукает? Или не привык ходить пешком, прикажешь подать тебе голубой "саттелэйт", как у последнего кандидата в губернаторы?
- Дешевка, - убежденно донеслось из-за забора.
- Ах ты, господи, - умилился Фрэнк, - я и запамятовал, что твои старики держат у себя на конюшне пару "эмпериалов" различных мастей - на хорошую и плохую погоду!
- Зачем? Здесь холош и наш "хино".
До чего рассудительный малый! Сразу видно, учителев сынок.
- Японская развалина, - бросил Фрэнк, хотя это и противоречило его собственному мнению Но нельзя же было допустить, чтобы последнее слово осталось не за ним!
- А до этого у нас был "спол... сполт-фьюли". Я на снимках видел. Только не здесь.
- Врешь! - вырвалось у Фрэнка. На своем веку он вымыл уже не одну сотню машин, но такой - ни разу.
К машинам, которых ему еще не довелось обхаживать, у него сложилось какое-то странное, почтительно-ожидательное отношение, как к причастию, прикосновение которого к губам так мимолетно, так неуловимо, что и не знаешь, было оно иди не было - руками-то не дотронешься! При всей набожности, которую Кучирчук-старший старался привить своим чадам, Фрэнк все-таки полагал, что если уж бог так добр, как говорит плешивый падре, то уж можно было бы причащать жевательными резинками Но все его сомнения кончались именно этой низменно-материальной стороной. Зато как хорошо было ему известно состояние божественного благоговения! Как просто было для него подыскать синоним слову "святыня" - ведь это было не что иное, как ветровое стекло блистательного "эльдорадо". Слова "меркюри", "кадиллак", "свеча", "бампер" звучали для него сладостной молитвой, и однажды ему даже приснился чудной сон, настолько чудной, что он постеснялся даже кому-нибудь рассказать о нем. Ему пригрезилось, что в маленький холл их мотеля, где остановившиеся на ночь шоферы покуривают, глядя мимо телевизора, как-то бесшумно, словно по воздуху, вплывает отец Марви в полном облачении, словно это День благодарения или рождество, и в руках у него большой поднос, накрытый белым, и он протягивает это Фрэнку и торжественно возвещает: "Сим обручи сестру свою!" - и Фрэнк берет у него поднос, а тот ничего не весит, ну, совсем ничегошеньки, и оттого нести его просто страшно, и он видит, что на подносе на сложенном вчетверо вафельном полотенце не обручальное кольцо, а такой же величины золотая шина, и даже узор на ней виден; и он выходит из мотеля, и возле колонки с высокооктановым горючим видит Патти в белом мини и с веткой флердоранжа, а рядом с ней темно-синий новенький "мерлин", спортивный "эмбесседор" последнего выпуска, и у Фрэнка сердце заходится от умиления и счастья подумать только, и с этой изумительной машиной он сейчас обручит свою сестру...
