После ему была по душе жизнь с Асей Чернецовой. Конечно, он не дудел «тру-ту-ту», но в Абрамцеве на дачке ему становилось хорошо. Хотел ли выпорхнуть от Аси? Ведь это были годы тоски по Марии Розен. Нет, у Аси его держала болезнь. Куда сбегать, когда и ходить перестал? Ася вытащила его с того света. А Маруся сама наложила на себя аскезу. Запиралась в квартире и бросала ключ в окно, на черный апрельский снег. Как можно было жить? Наверное, вспоминала. Первую встречу на серой платформе в Курочках. Что думала тогда? Промелькнуло немногое. «Это человек, — она усмехалась собственной тривиальности, — как солнце. Так много света. Или, — Маруся умела улыбаться с почти простодушной искоркой на щеке, — или, как учит меня Сашенька, все просто: Ванечка до невозможности сияющий блондин?..»
o:p/
Мы (теперь можно сознаться) долго не замечали звенящих токов между ними: например, поющие глаза Маруси, когда смотрит на него, вдруг он спросит: «А что — Мари? Когда ее видели?» — и в вопросе — верный признак! — лишний килограмм безразличия; его перепрыгивающий смех за столом — среди бутылей и снеди — смеются все: Вадик ухает и роняет что-нибудь с вилки, Ромушка — фыркая в щеку подружке, Сильвестр по-козлиному, но самый громкий смех у Маруси — как ветер на колокольне...
o:p/
А как Маруся загоралась на все Ванечкины (и, простите, глупые) затеи? Это ведь он подговорил сына университетского профессора Славу Масмуса вывесить транспарант на простынях — «Требуем возвращения буквы !» Отца пропесочили потом. Но кто приволок простыни, кто? Мать двоих детей — Мария Розен! А фантазия с кильками? Это он придумал головы килек запечь в кулебяку, чтобы накормить доцента Жеребко — главного стража атеистической девственности в те годы. Кулебяку стряпала Маруся. Головы издавали амбре, но в остальном это был счастливый день в их биографии. Утин (муж Маруси), во всяком случае, до полночи обрывал телефоны.
o:p/
И как она верила его залихватской болтовне! Ванечка обещал украсть платье Екатерины Великой из Оружейной палаты! — верила! Из Алмазного фонда — диадему! — верила! Плел, если прошепчет «да», проведет тайными тропами через границу, и будут жить на островке в Мраморном море, махоньком, но попросторней хрущобы... Смеялась на все и верила. А как упросил скинуть туфли, ступить на летающий коврик? — мы помним, была пора — Ванечка таскал коврик всюду с собой. Она встала на коврик, он подал ей руку — «Ну же, ты чувствуешь, что летишь?». Она молчала, только глаза ее пели. «Я н-никогда, — зашептал, заблеял Сильвестр Божественный, — н-не видел ее т-такой». Еще бы! Мог бы припомнить, как в Курочках она склоняется над гнилой кадушкой, полной антоновских яблок, и Ванечка — в веселой толстовке с пятнами прожелти от процессов самогоноварения — растолковывает ей краткий рецепт «Вина шомпаньского». Нет, она еще не смотрит на него, как мироносицы — на Христа. Но смотрит, как ни на кого другого.
o:p/
