Выше всех превзойденных наук
результат — ничего не иметь,
и в углу туалета паук
крупно вяжет всемирную сеть.
* *
*
Дуб по имени Филимон посреди безымянной флоры,
посреди безымянной флоры дуб по имени Филимон.
Он единственный старожил — проходимцы, фигляры, воры,
финансисты, гипнотизеры напирают со всех сторон.
Уроженец, абориген, не захватчик и не лимитчик,
не хомячит куски халявы, не добытчик и не купец,
не выдумывает родни, с документами не химичит,
не накручивает на спиле не своих годовых колец.
Происходит вокруг него вечный тендер, сплошное ралли,
тени предков идут по небу, седина кучевых бород,
горы праха в его корнях, в черных дуплах его застряли
Тохтамыш или князь Пожарский, проскочившие Крымский брод.
Самозванцы, герои дня засветились, погасли, сдулись,
где, листвой заглушив перуны, обретается испокон
дуб по имени Филимон посреди улетевших улиц —
улетевших столбами пыли — дуб по имени Филимон.
Савельев Игорь Викторович родился в Уфе в 1983 году. Закончил филологический факультет Башкирского университета. Печатался в журналах “Новый мир”, “Знамя”, “Урал” и др. Живет в Уфе.
Путин замолчал.
Пару секунд он еще гипнотизировал камеру; снег красиво ложился на черное номенклатурное пальто; выхваченный кусок Кремля — стены, ели — был до того залит белейшим светом фонарей, что кажется, готовился принимать инопланетные корабли.
Затем — несколько ракурсов вокругкремлевской Москвы, и редкие машины удирали так стремительно, размазывая красное, что верилось: это снимают сейчас в 23.58, наверное.
За столом случилось некоторое оживление. Едва знакомый Павлу хозяин, большерукий парень со странным румянцем — вероятно, обморозился, курочил и раскручивал золотишко. Слишком лихорадочно. Пробка пошла, он зря пытался ее удержать, отчаянно гримасничая, а после глухого углекислого хлопка (девушки и не успели взвизгнуть) — закрывал пальцами горлышко — а что оставалось делать?
— Преждевременный финал? — сострил Игорь.
На него опять посмотрели с неприязнью. Когда-нибудь этого мудака спустят с лестницы.
Надтреснутый бум, циферблат курантов, будто скроенный из листов старого-престарого сукна, которое в детстве казалось зеленым, потом синим, теперь черным почти.
Чокались. Девушки визжали. Парни гундели какое-то первобытное подобие “ура”. Человечество за окнами взбесилось. (Канонада салютов, петард.) Паша вспомнил, что можно и желание загадать. Запоздало.
После гимна (в момент которого никто не знает, как себя вести) виртуальные фейерверки вывели на экране “2007” — к счастливой радости собравшихся. А раньше, лет за десять до того, цифры выезжали прямо из курантов, Павел точно помнил. Они медленно и неумолимо приближались, росли с каждым ударом, и в память врезались строгие — без всяких курсивов, и синие — без всяких нарядностей, “1996”, когда мама сказала: “Как три шестерки”, и стало страшно.
