Я должна была закричать. Захлебнуться своим осознанием. Но я испытывала лишь удивление. Надменное удивление театрального критика:
«И как героиня пьесы могла быть такой замечательной ничего не замечающей дурой?»
Кем я была для него?
«Кукла наследника Тутси», - дразнила меня Арина (она никогда не верила в нашу гей-дружбу!). «Гей-дура» - именовала себя я на пике несчастной любви. Я всегда знала правду. Но, глядя в упор, не узнавала ее!
Я спрыгнула с пуфика. Я узнала его! На нем-то мы с Костей и просидели нашумевший гастрольный спектакль Моссовета, позабыв войти в зрительный зал.
Я встала на колени, сложилась втрое, заглядывая под сиденье.
- Что ты делаешь? - возбудился Сашик.
Я не верила, что найду ее там. Но она честно ждала меня там - пристроенная в деревянную щель чумазая от пыли бумажка.
- Что это?
- Я положила туда, - сказала я.
Я любила оригинальные решения! У меня не было карманов на платье, мы с Костей пошли курить в мужской туалет. Я собиралась вернуться за ней. И вернулась.
Я развернула бумагу:
Ты жадный труп отвергнутого мира,
К живой судьбе прикованный судьбой.
Мы, связанные бунтом и борьбой,
С вином приемлем соль и с пеплом миро…
Ты вопль тоски, застывший глыбой льда!
Сплетенье гнева, гордости и боли,
Бескрылый взмах одной безмерной воли,
Средь судорог погасшая звезда…
Умершие, познайте слово Ада:
«Я разлагаюсь с медленностью яда,
Тела в земле, а души на луне».
Вокруг земли чертя круги вампира,
И токи жизни пьющая во сне -
Ты жадный труп отвергнутого мира![17]
- Что это? - заинтригованно откликнулся Сашик.
- Это про меня. Похоже?
Еще как! Слово в слово. Вот только тогда, четырнадцать лет назад, я не была бескрылой. Не знала тоски. Не собиралась отвергать этот мир. Я была готова полюбить этот мир! Я любила Костю.
Никогда - ни после, ни до - никто не вглядывался в меня так глубоко, как он. Но он всегда видел только то, что хотел.
Себя самого! «Жадный труп отвергнутого мира» - отвергающий пошлые площадные законы. Свою совершенную женщину.
Он всегда любил ее! Не меня. Любил больше жизни… Моей! Любил так сильно, что предпочел бы убить меня настоящую, чем свою любовь ко мне.
Вот так штука, меня никогда не было!
Нет… Однажды я разучилась страдать, любить, добиваться, стремиться, перешагнула dead line - и стала его идеалом. Лишь мертвые могут быть идеальными - Костя всегда знал об этом.
«Только давай без соплей», - недовольно сказал Игнатий Сирень.
Он был не лучше Кости. Он тоже любил меня только такой, какой хотел видеть. Вот почему столько лет я не звонила ему.
