Отравлен он презреньем ко всему;
Затем ли, что был ведом ад ему,
Скиталец-дух, он чужд земле живой,
Низвергнутый, он мир утратил свой.
Мечтам поверив тёмным, выбрал он
Опасности, и чудом был спасен —
Зачем! Их память он в душе сберёг,
Как утешенья и тоски залог.
Ему щедрей отпущен дар любить,
Чем всем созданьям праха, может быть;
Он минул истину в благих мечтах,
И после — зрелость, молодости крах,
Сознание, что он мираж ловил,
Растратив даром столько лет и сил;
А вихрь страстей, отбушевавший в нём,
Лишь выжег пустоту своим огнём
И лучших чувств жестокий вызвал спор.
Но сохранив гордыню до сих пор,
Он мнил, что не на нём лежит вина,
Что с ним природа стыд делить должна,
Что плоть виновна: дух она гнетёт,
Пока червям на пищу не пойдёт.
Теперь добро и зло он спутать мог,
В деяньях добровольных видя рок;
С обычным себялюбцем несравним,
Благополучьем жертвовал своим
Для прочих — не затем, что их жалел,
И не затем, что долг ему велел;
То гордость извращенная звала
На недоступные другим дела;
Подчас, таким порывом сбит с пути,
Он мог до преступления дойти.
В паденье и в паренье столь далёк
От всех, кого он рядом видеть мог,
Он разорвать стремился с ними связь,
Добром иль злом от смертных отделясь.
Их мир отринул с отвращеньем он,
И мысль его в своём воздвигла трон;
И жизнь, что где-то у подножья шла,
В нём крови растревожить не могла;
Ах! Если бы и прежде грех не жёг
Оледеневший нынче крови ток!
Идя меж тем с людьми путём одним,
В делах, в речах от них неотличим,
Узде рассудка подчинился он.
Не разум — дух безумьем поражён.
Он в откровенья пустится навряд,
Что оскорбить могли бы общий взгляд.
