— Нет, — ответил японец, изменившись в лице, — в ту ночь я не спал.
— И вы все слышали?
— Да. Но там не было ничего такого, что выходило бы за рамки официальных сообщений.
Наступила неловкая пауза. Во внутреннем кармане пиджака Тучков держал свой последний козырь, и он решил, что пришла пора выложить этот козырь на стол. Мацура с любопытством ждал, что же достанет из кармана Серега-сан. В руках Тучкова появился конверт. Сергей потряс его. На стол вывалилась старая фотография формата 6 × 9. Снимок запечатлел молодого японца в военном мундире времен второй мировой войны.
— Это же мой отец! — изумленно воскликнул Мацура. — Здесь ему не больше тридцати.
— Тридцать три, — уточнил Тучков. — Снимок сделан в начале сорок шестого года в Сибири.
— Да, отец был в русском плену. Он всегда, до самой смерти хорошо говорил о России и русских. Но откуда это у вас?
Тучков достал из конверта пожелтевший лист бумаги, исписанный столбиками иероглифов, и протянул его Мацуре. Тот надел очки и стал внимательно читать. Это была подписка его отца о сотрудничестве с советской разведкой, отобранная опером Хабаровского управления НКГБ сорок семь лет назад. Внизу отец вывел свою фамилию и указал избранный им самим псевдоним — Эдо. Фото и подписку накануне доставила в Токио диппочта.
— Ваш отец помогал нам всю жизнь, — сказал Тучков. — Он был истинным другом России.
Старый Мацура не сотрудничал с советской разведкой ни одного дня. Вернувшись из плена, он не сделал карьеры и до самой пенсии оставался мелким банковским служащим. Его разведывательные возможности были более чем ограничены, а сказать точнее, никакими, поэтому разведка КГБ никогда не делала попыток к восстановлению связи с ним. Тучков солгал, но у него не было иного выхода.
— Ах, отец, отец! Кто бы мог подумать!
Мацура покачал головой и погрузился в глубокое раздумье. Наконец он сказал:
— Серега-сан, я знаю, что вам нужно, и ради памяти отца…
Он полез в картонный короб, стоявший у стенки, долго копался в нем и в итоге извлек на свет магнитофонную кассету.
— В ту ночь ваши военные пилоты подняли в эфире ужасный гвалт, и это продолжалось очень долго. Я связался с моими корреспондентами в Гонконге и на Окинаве, снова вернулся на ту волну, где говорили ваши пилоты, а они все галдели и галдели. Я не понимаю по-русски ни слова, но сообразил, что происходит нечто из ряда вон выходящее. Начал писать, но внезапно наступила полнейшая тишина.
Тучков сообразил, что тишина наступила в тот самый момент, когда Климович сбил одного из нарушителей.
