Я любила свою комнату — балкон над миром, над возрождением мира, в котором погибли многие из моих предков в тот далекий день девятого августа. Здесь протекли восемь из отпущенных мне лет. Как я любила эти комнаты, эти стены… Я думаю так: нужно вписать во все конституции мира неотъемлемое право каждого человека вернуться, когда ему заблагорассудится, в памятные места своего прошлого. Вручить каждому свяжу ключей от всех квартир, особняков и садиков, где он провел детство, и разрешить часами пребывать в этих зимних дворцах памяти. Чтобы новые хозяева никогда не могли воспрепятствовать пилигримам времени. Таково мое глубокое убеждение, и, приведись мне когда-нибудь снова вступить в политическую борьбу, полагаю, это было бы единственным пунктом моей программы, единственным предвыборным обещанием…
В одно из осенних воскресений в год моего шестнадцатилетия родители поехали на машине в сторону Симабары, навестить родных. Они не вернулись. Оползень, вызванный разыгравшейся бурей, разрушил горную дорогу, по которой они проезжали. Вот так я осталась сиротой. Меня взяли на попечение родственники. Я переехала к дяде и тете. Помню день, когда покидала это место. Я была далека от мысли, что через много лет вернусь сюда таким жалким образом, словно мелкий воришка, и поселюсь в комнате, которая служила спальней моим родителям.
Потом я поступила в университет в Фукуоке. Ученье не шло впрок. Ничто меня не увлекало. Оползень, как я постепенно поняла, продолжился в моей душе. Начавшись в день тайфуна, он унес первые жертвы; теперь очередь была за мной. Отныне обвал делал свое дело медленно, исподволь. Он по частям уничтожал ту жизнь, которую мне хотелось вести. За что бы я ни бралась, все от меня ускользало. Как будто сломался некий механизм. Во мне проснулась ненависть к миру, к тому, как он устроен, и я стала вращаться в определенных кругах. 1970 год: в двадцать лет я вступила в подпольную Объединенную Красную армию[22]. Возобновление Пакта о безопасности между нашей страной и США упрочило отношения с теми, кто сбросил атомную бомбу на моих родных. Ненависть! Я посвятила ей годы жизни. Остальное было лишь прикрытием. Я целиком отдавалась красной мечте, как другие — занятиям живописью. Но даже свою жажду крайностей я не принимала всерьез. Выкрикивая лозунги победы, мы страстно желали поражения. А потом некоторых из нас арестовали. Пришлось исчезнуть, чтобы меня забыли. Мое «я», эго, которое я старалась растворить в «мы», в конце концов потонуло в наркотиках. Мне дали другую фамилию, новые документы. Я нанималась на разные работы, но использовать второй шанс, предоставленный новым именем, не сумела. Вот так.
