— Да откуда, Мишель, — кокетливо отстранясь, запричитал Бим-Бом. — Осталось только на еду, еще за квартиру не платили.
— Дай, говорю, пидар жопастый, или щас уйду, — настаивал рыжий.
Бим-Бом не устоял и со слезами на глазах выложил четвертной.
— Что ж, за любовь надо платить, — вымолвил он трагическим голосом, мысленно оплакивая уплывшую купюру.
— Так-то лучше, — самодовольно осклабился супруг. — А теперь не маячь, иди постирай мне рубашку, а то меня уже на работе подкалывают, говорят — жена неряха, а ты же у меня чистюля.
Бим-Бом благодарно улыбнулся и утер слезу. Затем он схватил с дивана мятую рубаху, прижал к груди, проворно чмокнул рыжего в небритую щеку и улетучился в ванную.
— Знаешь, Джексон, — Верховцев подвинулся поближе, — у меня создается впечатление, что очень скоро гражданин Слесарев прибежит в наше заведение с новым заявлением о краже.
— Ну и что, гоните его взашей. Это человек, у которого все в жизни в прямом смысле прошло через задницу.
Верховцев задумчиво уставился в потолок.
— Мне кажется, для таких типов Меккой была бы зона. Там бы он в изобилии получал то, чего здесь ему явно не хватает.
— Э-э, нет, — засмеялся Джексон, — Бимбомчик у нас существо нежное, ему любви подавай, как пятнадцатилетней девчонке. Он ведь на полном серьезе влюбляется, а там народ жесткий, суровый, без всяких-разных манер и обхождений. Приходилось мне видать одного такого — ходил с ширинкой на заду…
— Пожалуй, я пойду, — сказал Верховцев. — Ты прав, здесь для меня ничего нет, а свое любопытство я удовлетворил. Ну ладно, этот Бом, он со сдвигом, таким родился…
— Не скажи, — перебил Джексон, — он как раз считает, что это мы со сдвигом.
— Пусть так, но этот детина, здоровенный мужик, к бабам ходит… Как он педиком стал?
— В известных мне местах на сей счет говорят: «Если только раз, еще не педераст». А рыжий, если за это денег дадут или сытную пайку отвалят, готов и матерь божью оприходовать. Где была совесть, там что выросло? А-а, по глазам вижу, что знаешь, ну иди.
— Удачи тебе, — пожелал на прощанье Верховцев.
— Да, да, вашими молитвами.
Дверь захлопнулась, Верховцев вышел на улицу. Вечер был тих и свеж, тяжести дневного зноя не ощущалось. На душе было удивительно спокойно, хотя хаос в голове не уменьшился ни на йоту. Впрочем, так бывало после каждой встречи с Джексоном. В целом же, контакт с давним приятелем благотворно влиял на лейтенанта милиции. Джексон заряжал его не только различной информацией к размышлению и необычными идеями, но и какой-то, не сразу постижимой для него, Верховцева, мудростью жизни.
